И ВСЕ-ТАКИ ЛЕТО
Я задумчиво уставился в одну точку. За моей спиной монотонно причитала Катя, все больше и больше себя накручивая. С каждым речевым оборотом голос ее срывался, переходя с крика на визг. Такое бывает примерно раз в месяц или два после задушевной беседы с мамой или с подругами. Сначала пару дней она беспричинно дуется, потом методично начинает мне разъяснять, какое же все-таки я говно, в которое она по неосторожности наступила каблучком сразу после окончания института. Я привык, точнее, даже смирился. Иногда, конечно, я задавался вопросом, точнее, даже двумя: Почему и зачем она до сих пор со мной? Почему и для чего я до сих пор с ней?
Далее я уговаривал себя, напоминая, что браки свершаются на небесах и что, видимо, в прошлой жизни, если верить в колесо Сансары, я вел себя, ну, совсем плохо, если вот она такая моя половинка, и нести мне этот крест до гробовой плиты. Сам я, кстати, тоже о себе не самого высокого мнения: так, банальный обыватель. По чуть-чуть работаю, немного пьянствую, позволяю себе легкий адюльтер по случаю и вообще стараюсь особенно не заморачиваться по жизни. То есть с меня в принципе можно и нужно писать портрет «героя», ну, или «антигероя» нашего времени. Таких, как я, – большинство. Не знаю, хорошо это или плохо, но ведь я тоже когда-то и что-то хотел, причем не приземленное, не доступное, а высокое и недосягаемое.
Катя продолжала меня костерить, скомкала мою грязную футболку и швырнула мне в лицо. Я отмахнулся и продолжил листать каналы кабельного тв. В программе значилось, что должен начаться финальный матч чемпионата мира по футболу и, собственно, весь конфликт первоначально разгорелся из-за того, что мне хотелось пива и зрелищ, а жене приспичило обсудить со мной очередную ее блажь, вроде поездки к морю, ведь, как она сказала, на дворе «все-таки лето!». Матч еще не начинался и я, сделав самый безучастный к происходящему вид, начал внимательно и вдумчиво смотреть рекламу. Там показывали очень клевую компанию ребят и свежих, сочных молодых девиц. Они смеялись, играли в пляжный волейбол, пили газировку. Собственно, все их кривляния и соблазнительные позы были направлены на то, чтобы я захотел купить и выпить эту шипучку; вроде как, если я это сделаю, меня незамедлительно окружат такие же беззаботные друзья и сексуальные нимфы. Реклама закончилась, а Катя все никак не унималась. Ее крик уже достигал апогея и заглушал возгласы радостных фанатов, приветствующих команду футболистов, шефствовавших на поле для дружеского приветствия команды противника. Я прибавил звук на несколько позиций, но это не помогло. Тогда я направил пульт на Катю, пытаясь перевести все шутку, и, тыкая кнопку, попытался убавить звук на ней, заглушить источник шума. Мой юмор она явно не оценила и взбесилась до предела. Резким рывком она выдернула шнур питания телевизора, а вместе с ним и розетку со всеми внутренностями, которые теперь болтались из дыры, как синюшные вены на мясе. Катю несло. В ход пошли изощренные унижения, потыкания, угрозы. Но, к сожалению, наши скандалы, никогда не заканчивались как в нормальных семьях. По законам жанра, она должна была бы кинуть фразу вроде «С меня хватит!», беспорядочно покидать в сумку грязную сковородку с плиты, трусики и вазон богемского стекла, подаренный нам на свадьбу, хлопнуть дверью и поехать к маменьке. Там, как полагается, она бы долго и навзрыд рыдала. Они вместе с мамой говорили бы, какая же я сволочь, и ждали, пока тиран не созреет и не явится пред ее ясные очи с букетом белых роз валяться в ногах и вымаливать прощение. Скорее всего я бы так и сделал, но спасения от Кати не было. Она никогда и никуда не уходила. Не желая становиться героем криминальной сводки с сообщением о том, как супруг зверски убил, а затем расчленил свою жену, я молча встал, натянул шорты и вышел в подъезд. И все-таки лето. С этими мыслями я вызвал лифт и решил проветрить мозги в прогулке до ближайшего супермаркета.
На улице стояла невыносимая духота. Окна всех проезжающих мимо машин были опущены, и меня то и дело настигали звуки легких мелодий, оплавленные жарой лица водителей и их спутниц. Шлепанец на левой ноге давно начал рваться, мне все было лень его подклеить. Да и вспоминал я об этом, только когда мне начинал натирать край резинового борта. Чертыхаясь и молясь чтобы он не развалился прямо сейчас, я медленно плелся до места, где его можно скинуть. Видимо, запас прочности скатился уже на минус 90 и моей последней надеждой было дойти до магазина, прежде чем он развалится, купить скотч и временно его реанимировать. Медленно приближаясь к магазину и подволакивая ногу, я увидел огромный билборд с теми же ребятами из рекламы. Они сидели у побережья на золотом песке, призывно мне улыбались, словно намекая, мол, брат, не потей, все фигня, лето на дворе, купи банку газировки и все будет ништяк! Подруги, висевшие у них на шеях, будто, кивали, мол, да-да, будет, будет! Я сам, не осознавая, почему вдруг раззявил рот, широко улыбнулся, слегка кивнул и, не забывая о шлепанце, прошаркал в магазин. Каждый знойный день лета я благодарил создателей кондиционеров. Да, я обыватель. Моя религия – комфорт. Оправдывая свою леность и безучастность, я вспомнил строчки одного церковного стиха: «Я же слаб душою, телом также слаб, и страстей греховных я преступный раб». Так и есть. И добавить нечего. Вот, говорят же люди, наша жизнь – борьба. А за что, и главное, почему я должен бороться? За место под солнцем? Так его хватит всем. Можно подвинутся или сидеть по очереди. Избыток ультрафиолета закономерно приведет к солнечному удару, как и все излишества нашей греховной земной жизни. Я простой и добрый самаритянин. Вы меня не трогайте, а я – вас. Вот и вся арифметика начальной школы. Эта особенность моего характера, видимо, и раздражала Катю более всего. Сама ли, или же по науськиванию своей мамаши, она очень хотела вылепить из меня эдакого беспринципного рвача. Не ждала, а требовала, чтобы я кидал к ее кривеньким ножкам пачки денег, возил ее курью попку на юга, а лютой зимой укутывал песцовыми шкурками. Все как у людей, все как у людей. Только вот непонятно мне. У каких таких людей? Откуда в ней, такой маленькой, миленькой девочке, которую я брал невинным созданием замуж, с которой мы венчались и клялись просто любить и уважать, вдруг взрастился и полез наружу ненасытный монстр-потребитель, знавший лишь слова: «Хочу!» и «Ты должен!». Мне стало как-то особенно грустно. Так всегда, когда я осознаю безысходность своего нынешнего бытия. Катю с хвоста не скинешь, не по-христиански это, не говоря уже про любовь. Но и жизнь с регулярными уведомлениями о том, что я и ногтя ее не стою, тоже порядком меня утомила. Что ж, выбор очевиден: будем пить!
Я подошел к длинной открытой витрине, откуда веяло холодом. На меня ласково смотрели запотевшие баночки и бутылочки с градусом. В который раз я мысленно воздал хвалу современному миру, индустрии и вседоступности. Не особо долго выбирая, взял бутылку газировки, которую так настойчиво проталкивали мне парниши из рекламы и поллитровую бутылочку коньяка. Хорошая компания, чтобы проводить знойный вечер уходящего дня. На кассе меня обслужила миловидная и приветливая блондинка. Я так засмотрелся на ее глаза, явно выпирающие из тугих пуговиц униформы, что напрочь забыл про скотч.
Шлепанец держался на последнем издыхании, и я, ковыляя, побрел в сквер к реке, порассуждать о бытии и посочувствовать своей нелегкой доле. Несмотря на конец выходного дня, было немноголюдно. Жара заперла людей по домам или разогнала по отпускным курортам. Я выбрал самую неприметную лавочку на отдальках и скромно притулился на ней, пытаясь мимикрировать под общий ландшафт. Корковая пробка от коньяка привычно чпокнула и пахнуло обычном трехзвездочным с натяжкой пойлом, но для себя я лукаво нафантазировал, что именно такое амбре источают благородные напитки в вековых дубовых бочках. Спасительный терпкий глоток и вот я уже постепенно примиряюсь с невыносимой легкостью бытия. Отставив амброзию в сторону, я достал из темного пакета газировку с яркой этикеткой и все теми же ребятами на обороте. Крышка газировки зашипела как ломтик картофеля на раскаленной сковороде и пузырьки газа ударили мне в нос. Хорошо. Просто, тихо, спокойно и хорошо. Наверное, так и спиваются. Хотя нет. Помню слова отца. Он учил меня, что пить с радости можно, не сопьешься. А вот с горя нельзя, запьешь. Раз мне сейчас хорошо, то все в порядке. Это я лечу себя, врачуя душу, и провожу аутотренинг, психологическую разгрузку. Хуже было бы, если бы с этим джентльменским набором я пришел домой и после грамм 200 превратился в кухонного бойца, отстаивающего интересы патриархата. Наверное, это и есть та самая борьба о которой твердит социум. Что ж, вот такой вот хреновый я воин. Нащупал в кармане сигареты, хорошо, что не выложил их из шорт. Выпустив дым, я медитативно уставился в ту часть парка, где вроде как должен просматривается алеющий закат, который настроит мне верный фокус созерцания всего сущего. Пока я пытался сосредоточиться на сахарной бурде в думах о вечном на исходе дня, на тропинке возле моей укромной лавочки появился потрепанного вида дедок. Он не был похож на обычного оборванца-бомжа, от которого разит кислым перегаром и немытым телом. Совсем нет. Скорее, он напоминал обедневшего старца, немного утомленного странствиями и тяготами дороги и потому ищущего покой в тихой заводи.
– Здравствуй, – еле слышно, почти шепотом прошамкали его сухие губы.
– Можно я присяду? – очень робко и осторожно обратился он ко мне.
Пытаясь изобразить полное равнодушие, я полукивком указал ему место рядом с собой, а не с пакетом.
Я молча докуривал, потупя взгляд и пытаясь разглядеть омен в ряби облаков. Дед тоже не нарушал тишины вечера.
Но небо и облака не торопились давать мне судьбоносных знаков, и тогда я вновь решил поискать счастья на дне бутылки. От следующего глотка на душе стало теплее и светлее, я подобрел, расчувствовался и решил предложить выпить деду, хотя не был уверен, что ему этого хочется. Он не смотрел на меня заискивающе и ожидающе, как это обычно читается во взгляде уличных шаромыг. Он просто и безмолвно присутствовал.
– Пригуби.
– Спасибо, сынок. А надо?
– Как сам хочешь. Мне надо, я пью. Тебе надо, ты выпей.
Старик взял бутылку, но сразу пить не стал. Немного отстранив и свесив ее к коленям, он как-то прозорливо посмотрел на те же обрывки облаков, что и я, затем перевел взгляд на меня и заглянул не в глаза, а в самую душу.
– Я выпью с тобой, сынок. Это не мне надо, а тебе, чтобы я с тобой выпил.
С этими словами он чуть пригубил, передал мне бутылку и занюхал белой шершавой ладонью.
Я немного смутился от такой старческой прямоты, хотя в его словах не было ни осуждения, ни нравоучения. Я протянул деду газировку, но тот отмахнулся.
– У тебя хмарь на душе, смута и сумятица. А выпил я с тобой, потому что человеку нужен человек. Считай это у нас как взаимное причастие, хотя нельзя, конечно, так говорить, грех это. Но я твой грех разделю с тобой. Тебе так легче душу открыть будет.
Я снова на мгновение оторопел от, как мне показалось, нахальства старика. Еще чего не хватало, пред каждым хануриком душу открывать! Но вовремя себя одернул. Слова старика были искренними и какими-то правильными. Я повернулся к нему, начал пристально рассматривать его скрюченную, немного сгорбленную фигуру. Обычный древок, какие с утра заполняют очереди в поликлинику и коптят небо своим присутствием. В вечернем солнце поблескивала его проплешина в ореоле седин. Одежда на нем была простенькая, заношенная, но чистая; и пахло от него не старостью и нечистотами, а чем-то сладковато-пряным. Я хорошо знал это запах, но не мог вспомнить. Перебирая воспоминания, я сделал еще глоток и передал бутыль деду, настраиваясь на мемуаристический опус о его прожитых днях. Дед вновь лишь слегка пригубил и еле слышно сказал.
– Ты молодец, сынок. Молодец, что злобу не копишь, молодец, что крест свой несешь. Только тебе надо больше хорошего делать. Не за мудреного, не наживы ради. Тебе храм надо строить.
Эко деда развезло, подумал я. Какой храм? Я живу в мегаполисе. Здесь и без меня настроено на любой вкус и под разную конфессию. Но я промолчал и лишь слегка скривился, то ли от его слов, то ли от ядрености сладких газов напитка.
– А храм твой, – продолжал дед, –это семья. А чтобы семья была, стержень надо иметь, взращивать его, он твоя опора. Моря сейчас из берегов выходят. Пена застилает взор и виден лишь спесивый золотой телец. И каждый пытается ухватить его, хотя бы за копытце.
Я причмокнул и отставил бутылку в сторону. Дед не спешил с дальнейшими наставлениями. Покопавшись в обшарпанной сумке, он вытащил сухую печенюшку, отломил кусок мне. Никакого особого вкуса я не ощутил, видимо не самый благородный коньяк приглушил все вкусовые рецепторы.
– Ступай домой, свою немного присмири. Не силой конечно, разговором. Все наладится, верить надо.
Сам не понимая почему я послушался старика, встал, выкинул пустую бутылку в руну. Шипучку положил в пакет и уверенно шагнул прочь от лавочки. Старик окликнул меня.
– Стой, сынок! До дома ты не дойдешь.
Снова пророчества подумалось мне. Я было хотел отмахнуться от старика, как от назойливой мухи. Но любопытство взяло верх и я спросил, почему?
– Да у тебя лапоть то порван, через пару верст развалится совсем.
Лапоть, версты… Интересно старик случаем не с печки Ивана-дурака слез? Вот бы и мне щуку, да как Емеля с теми ребятами из рекламы по жизни кататься-кайфовать.
Старик снова покопался в сумке и достал тесьму. Ловко обмотал ею дышащий на ладан шлепок, по-доброму похлопал меня по плечу со словами «ступай». Я решил съязвить и спросил:
– Дед, а в каком супермаркете такие вкусные крекеры по акции берешь?
– Это просфора, – не считав иронии, улыбаясь, ответил старик.
Мне стало неловко и стыдно, и я, как мог, не забывая о ненадежности конструкции шлепка, поспешил домой.
В закрытом, плохо продуваемом дворе нашего ЖК стояла, не колыхалась духота. Меня еще больше развезло от выпитого, но, окрыленный надеждой слов старика, я с уверенностью нажал кнопку лифта, а затем, не теряя силы духа, позвонил в дверь.
Никто не торопился встречать меня у порога, хотя бы и с привычной монотонной бранью. Я нащупал в кармане свои ключи и открыв дверь сразу понял: Кати дома не было. На кухне и в зале царил все тот же бардак, в кресле валялась моя мятая футболка, из стены жалостливо свисали провода розетки. Я давно догадывался, что у Кати есть определенные сверхспособности, как например, пить мою кровь и читать мои не самые лучшие мысли. Она собрала вещи именно в том хаотичном порядке, который я представлял, не пропустив грязную сковороду и вазон. И наверняка прихватила пару кружевных комплектов. Но проверять это я не стал. Мне вновь стало апатично лень что-то решать и разыскивать Катю. Поставив недопитую газировку в холодильник, я стянул шорты повалился на диван. Завтра воскресенье. В любой непонятной ситуации надо спать. Заснул я крепко и без сновидений.
Утро, как и следовало ожидать, было жестоким. Диким рваным сумбуром мне вспомнились эпизоды вчерашнего дня. Я посчитал нужным зафиксировать для себя две константы. Уход Кати и – тезисно – слова старика, что в принципе все будет хорошо, парень я нормальный, выплыву. Собрав выжившие электролиты и остатки силы воли, я направился в ванну где долго стоял под душем, пытаясь оживить в себе человека. Делать нечего, придется ехать к теще и налаживать контакт. Почему-то я был уверен, что найду Катю именно там. Хотелось бы, конечно, и спесь ее слегка присмирить, но где искать опоры, в себе? Я гнал эти мысли и натягивал свежие брюки одной рукой, а другой тыкал в приложение такси. Доехали быстро. Город еще дремал. Водитель тоже, по-видимому, еще не до конца одуплился и потому не нагружал меня дорожными разговорами ни о чем. Зато цветочный киоск возле тещиного дома уже не спал. Я, как и мечталось, жене купил белые розы и, предчувствуя разнос от двух фурий, отправился на экзекуцию. Только сейчас я заметил, что в утренней спешке и похмельной суете опять напялил рваный шлепанец. Ничего не поделать. Зато побрит и благоухаю смесью парфюма и вчерашних хмельков. Нажимая на кнопку домофона, я почувстовал, как меня прошибает легкий пот. Послышался спокойный, ровный голос тещи:
– Да.
– Мама, здравствуйте, Катя у Вас?
– Да, заходи, – как-то радостно (или мне так показалось) сказала она, и послышался щелчок открывающейся двери.
В квартире тещи по обыкновению было душно, затхло и тесно. Малогабаритная квартирка напоминала шкатулку, обшитую внутри бархатом где, спокойно рядышком соседствовали мещанские копии фарфора и замызганная кухонная утварь, а на полу стояли огромные горшки с некими тропическими растениями, стебли которых у основания были усыпаны сигаретным пеплом, местами и с окурками. Фарида Ринатовна, так звали мою тещу, почему-то утверждала, что это обеззараживает почву и совсем не видела в этом неряшливости или моветона. Наверное, тоже воображала себя богемой, когда, очнувшись ближе к полудню и расшаркивая по облупившемуся паркету в засаленном атласном халате, курила свою первую за день чахоточную палочку.
– Здравствуй, здравствуй. Проходи. О какой букет, роскошно! Катерина!
Теща бросила мне под ноги облезлые тапки, которые выглядели немногим лучше, чем мой порванный и починенный шлепанец и, будучи уверена, что букет предназначался именно ей, пошла ставить его в ведро в ванной, так как ваз подходящего размера в квартире не нашлось. Катя затаилась на кухне. Кроткая и безмолвная, она отламывала от овсяного печенья маленькие кусочки, усыпая крошками стол, и робко отправляла надломыши в рот, не жуя их, а лишь шамкая ртом как старушка. Плечи ее были покаты и сгорблены. Взгляд был направлен на чашку с остывшим чаем, точнее она смотрела сквозь нее и даже глубже, сквозь стол и пол, и далее туда, где открывалось пространство бездны.
– Катя.
Она не удостоила меня взглядом.
– Катя, прости.
Мне почему-то всегда легко давались слова прощения. Мне проще было признать себя дураком и выдохнуть, чем тяготиться чьим-то молчанием и обидой и ждать пока лопнет нарыв. Продолжая гипнотизировать кружку, Катя еле слышно сказала «домой». Так же безучастно она встала, взяла сумку, которую по всей видимости и не распаковывала, и пошла к двери. Обычно назойливая в дни наших нечастых визитов, Фарида Ринатовна словно забыла о том, что мы вообще находимся в ее квартире. В соседней комнате работал телевизор. Она лежала на массажном ролике и, по всей видимости, уже входила в стадию дневной старческой дремоты. Мы тихонько вышли, аккуратно закрыли входную дверь и, не нарушая молчания, вызвали лифт.
До дома добирались так же молча. Катя не поддержала моего предложения вызвать такси, и из соображений экономии семейного бюджета, мы уже полчаса колесили с одной окраины города в другую на автобусе. Добравшись наконец-таки до нашего спальника, Катя отправила меня с вещами домой, а сама пошла в супермаркет за продуктами. Зайдя в квартиру и кинув сумку на банкетку в прихожей, я присел на пол и начал неумело копаться в проводах, пытаясь реанимировать розетку. Естественно, у меня ничего не получалось, но надо было создать видимость и показать рвение в желании все исправить, начиная с розетки. Пока все шло по плану. Катя вернулась, открыла дверь своим ключом и увидела меня в таком виде, как я и хотел. Она прошла на кухню, не спеша разложила продукты и начала наводить чистоту. Я тоже решил навести марафет и включился в уборку. Наверное, действительно, порядок в голове начинается с порядка в доме. Примерно через час, кроме шума воды из кухни, начали слышаться звуки приближающегося вкусного ужина, а еще чуть позже Катя кротким и даже заискивающим голоском пригласила меня к столу. Не могу сказать, что я был удивлен. Нет, это было гораздо более сильное чувство. Я опешил и, с трудом поборов оцепенение, пошел мыть руки и даже надел свежую футболку. В общем подготовился.
Наш обеденный стол был накрыт скромно, без помпы, но такого уюта и семейности я не помню со дня свадьбы и первых ужинов молодоженов. Катя сварила суп, подала его в супнице, давно забытом и мало используемом предмете кухонной утвари. В старой керамической миске дымился отварной картофель, а в судочке плавала в масле малосольная сельдь. Мне почему-то стало тепло и хорошо, как в детстве. Мы сели за стол, Катя протянула мне свежий калач из ржаной муки и попросила разломить хлеб. Не порезать, нет, а именно разломить, и это тоже было как-то особенно вкусно. Мы ели молча, не спеша, наслаждались едой и, наверное, друг другом. Доедая суп, Катя тревожно всхлипнула:
– Ой, я совсем забыла про сок или компот. Может, чайник поставить?
– Сиди.
Я вспомнил про недопитую со вчера шипучку и подумал, что под сельдь и она будет кстати. Я дотянулся до дверцы холодильника. Это было несложно в нашей малогабаритной кухоньке. Напиток охладился, и из него вышел практически весь газ. Только сейчас я увидел, что на этикетке была реклама розыгрыша путевки в тропики, приз можно было найти под одной из крышек. Не веря в лотерею и фортуну, я все же глянул под крышку и обомлел. На кусочке пластика были нанесены две крохотные пальмы и подпись: «На юга!». Я потянул Катю к себе, чмокнул в щеку и, показывая крышку, сказал:
– Катенок, пакуй чемоданы, поедем на моря, ведь все-таки лето!
Anastassiya Kiriyenko, Abai Kazakh National Pedagogical University
Edited by: Lyudmila Safronova, Abai Kazakh National Pedagogical University, Mladen Ristic, University of Zurich and Michelle Horn, University of Zurich