ГВОЗДЬ
К обеду все уже были пьяными.
Ну, хорошо – не пьяными, а выпившими.
Хотя для меня, человека непьющего, разницы особой между пьяным и выпившим нет.
Чем, например, отличается сытый от поевшего? Или какая, скажем, разница между злым и голодным?
Словом, я не очень понимаю, где эта грань. В каком месте начинается выпивание, которое непременно превращается затем в пьянство?
По-моему, все это – выдумки алкашей. Это они придумали некую таблицу, по которой якобы следует определять степень свинства: от начальной стадии до полного ему соответствия.
Так вот, к обеду все уже были в полном, так сказать, соответствии. В том смысле, что пока еще не превратились окончательно в кучу дров, но отдельные товарищи уже были вполне себе на кураже.
Объем работ на сегодня мы выполнили: крышу перекрыли и двери с окнами вставили. Следовательно – право имеем.
Мы – это строительная бригада совхоза «Первомайский» Каскеленского района Алма-Атинской области. Бригадир – НАМАЗБАЕВ Серикбай. В прошлом – вор-рецидивист. Восемнадцать лет по зонам. Профессию каменщика освоил в лагере.
Члены бригады – плотник пятого разряда НУСИПБЕКОВ Нурлан (девять лет), штукатур четвертого разряда КАМБАРОВ Сарыбай (четыре)…
Впрочем, не стоит, наверное, перечислять всех. Достаточно сказать, что бригадир набрал к себе в коллектив людей, близких ему по духу и биографии. Почти все в прошлом – сидельцы.
В тот год я, помнится, провалил вступительные экзамены на журфак и с позором вернулся к себе в село. Точнее, я не добрал баллы. Хотя какое это имеет значение?
Я вернулся к себе, и теперь мне предстояло как минимум год провести в этой милой компании.
Директор совхоза, подписывая мое заявление, так и сказал:
– Пойдешь в бригаду к Серикбаю. Они тебя многому научат. Пригодится в жизни.
Учителя жизни встретили меня с одобрением.
Внимательно и, как мне показалось, с сочувствием, выслушали. Даже спросили, кто такой Юрий РОСТ, и тут же послали за водкой.
С тех пор я неизменно бегал в наш сельмаг, и вскоре продавщица перестала спрашивать, что мне нужно. Как только я появлялся на пороге, с молчаливым презрением совала мне в сумку несколько бутылок водки, отсчитывала сдачу, и я бежал обратно.
В этот раз, когда я вернулся, мужики затеяли соревнование – кто забьет гвоздь-сотку в листвяк с одного удара.
Стоял шум-ор. Громче всех басил здоровяк Сакен (восемь лет по бакланству). Он всё порывался в центр и опасно размахивал кувалдой. Однако его не пускали: говорили, что нужно по старшинству.
А старшим был Ахмет-ага. У него был самый большой стаж в поселковой стройчасти, и ему по праву положено было начать турнир.
Притащили толстый брус. Бросили на бетонный пол. Дали гвоздь. Расступились. Замолчали.
Ахмет-ага затянулся пару раз папиросочкой, глянул с прищуром на брус, как бы примериваясь, и со знанием дела взял в руки молоток. Опустился на корточки, провел шершавой ладонью по доске, выбирая место без сучков, и зажал меж пальцев гвоздик. Все затаили дыхание.
Ахмет-ага сделал глубокий вдох и с серьезным замахом шарахнул по гвоздю. Тот вошел ровно «по пояс».
Все тут же загалдели:
– Не вошел!
– Криво попал!
– Удар слабый!
– Стариковский!
– Следующий!
А следующим был Мазимбай-ага. У него стаж был поменьше ахметовского, но он тоже лет сто работал на стройке.
Все повторилось как под копирку.
Мазимбай-ага затянулся примой, выбросил окурок, крякнул и шагнул к доске. Все притихли.
Мазимбай-ага шарахнул. Гвоздь вошел глубже, но, опять же, не весь.
– Не-е, не считается!
– Кисть не напряг!
– Не тот нынче Мазеке!
– А раньше мог!
– Следующий!
И так – по кругу.
Турнир постепенно стал набирать обороты.
Ни у кого не получалось загнать гвоздь с одного удара. И чем больше участников сходили с дистанции, тем жарче разгорались страсти.
Сакен все махал кувалдой. Орал:
– Дайте мне! Ну, дайте же мне, сволочи!
Его отпихивали:
– Не лезь!
– Жди своей очереди!
– По старшинству!
И подходили по очереди старшаки, дымили папиросками, били по гвоздю с надсадными выкриками и со смущенной улыбкой отходили в сторонку, уступали другим.
Уже весь брус был утыкан гвоздями и напоминал какое-то странное ископаемое: то ли нелепо вытянутого ежа, то ли сплющенного дикобраза. А строители всё орали, толкались.
– Дайте мне! – кричал Сакен. – Дайте, я его размажу!
– Да подожди ты! – одергивали его.
– Не лезь!
– Следующий!
Когда очередь дошла до Кодара (восемь лет за конокрадство), он вдруг стал разминаться, как штангист перед подходом. На него начали шикать.
– Чего это он?
– Эй, Кодар, чё ты выеживаешься?
– Давай, не тяни!
Кодар делал вид, что не слышит. Лишь бросил:
– Спокойно, граждане. Доска – это женщина, а гвоздь – это я.
Никто ничего не понял из этой мудреной фразы, но Аргынгазы – приятель Кодара (шесть лет за разбой) – объяснил.
Он сказал, что Кодар так настраивается. Что он с недавних пор увлекся йогой, а там главное значение имеет настрой. Поэтому сейчас Кодар настраивает свои чакры. И когда он их настроит, то произойдет мощная концентрация энергии, и он ударит по гвоздю, и тогда его кундалини раскроются во всей своей красе.
Никто не захотел видеть раскрывшиеся кундалини Кодара. Тем более – во всей их красе. Поэтому загалдели, перебивая друг друга:
– Эй, Кодар, кончай тут кривляться!
– Не задерживай!
– Дома будешь свои кундалини рассматривать!
– Дайте мне! – орал Сакен. – Я его размажу!
Кодар присел к доске и закрыл глаза. Все с удивлением наблюдали.
– Эй, Кодар!
– Ты чё, заснул, что ли?
– Бей давай!
– Кому сказали – бей!
– Бей, тебе говорят!
И Кодар ударил.
Ударил так, что гвоздь исчез. Вообще. Пропал. Его нигде не было. Все с изумлением нагнулись, рассматривая место удара. Там лишь осталась вмятина от удара.
И тут вдруг выронил свою кувалду Сакен, и с тихим вздохом стал оседать. А потом и вовсе повалился на спину. Глаза его были открыты, рот застыл в полуулыбке, а во лбу его торчал гвоздь. Тот самый. Сотка.
– Ё! – обронил Ахмет-ага.
– Мама! – произнес Аргынгазы.
– П…ц! – подытожил Кодар и брякнулся в обморок.
Секунду длилось замешательство, а потом словно кто-то включил телевизор. Да еще и врубил на всю громкость.
Начался невообразимый переполох. Все забегали как заводные.
Кто-то приволок зачем-то носилки. Кто-то стал рыться в сумках, выворачивая все наизнанку в поисках бинтов и зеленки. Кто-то принес ведро воды и побежал за ковшом. Кто-то тряс Кодара, бил его по щекам, приводя в чувство.
Все остальные носились вокруг Сакена. А тот лежал неподвижно, как труп, и вроде даже дышать перестал. И самый ужас: из-под гвоздя, который зловеще торчал у него изо лба, тонкой струйкой потекла кровь.
Наконец, самый рассудительный – Мазимбай-ага – поднял руку и громко произнес:
– «Скорую»!
Полбригады как ветром сдуло – рванули в контору звонить в район. Остальные сгрудились возле Сакена и пытались с ним заговорить. Трогать боялись.
– Сакен!
– Эй, Сакен, ты живой?
– Сакен, ответь.
Но Сакен не отвечал. Он лежал с блаженной улыбкой и смотрел куда-то в небо своими широко раскрытыми глазами. Что он там разглядывал, одному богу известно.
Через полчаса приехала «скорая». Сакена увезли. Все притихли. Даже про водку забыли.
…Ближе к осени Сакен вернулся в бригаду.
Рассказывал, как съездил в Гагры по путевке. На реабилитацию якобы: начальство ему выписало «за ударный труд». Но, скорее всего, просто испугались.
Там, в Гаграх, рассказывал Сакен, он закрутил роман с одной артисткой. Знаменитой. Даже фотографию ее показывал: вырвал из журнала. Сказал, что она называла его «мой матадор».
Ахмет-ага спросил, кто такой матадор.
Сакен ответил, что это тот, который дерется с быком.
А насчет операции Сакен ничего не стал рассказывать. Не помню, говорит. Лишь сказал, что врачи обрадовались, когда череп его вскрыли. Сказали, что все жизненно важные органы в порядке, травма бытовая, крови потерял не много и, что самое главное, мозг не задет.
Вот если бы задело…
Ermek Tursunov, Almaty
Edited by Olga Burenina-Petrova, University of Zurich & University of Konstanz and Gazinur Gizdatov, Kazakh Ablai Khan University of International Relations and World Languages