Старик Ералы – Ермек Турсунов

 

СМЫСЛЫ ТУРСУНОВА

Казахстанский режиссер Ермек Турсунов известен и как писатель. Если и есть современная литература в Казахстане, то это буквально несколько имен. Одно из бесспорно значимых – Ермек Турсунов.  Его «Мелочи жизни»* – это книга с ярчайшим местным колоритом, запах и краски которого мы почти что утратили или просто сами не чувствуем. Как бы там ни было, в этой книге  они оказались зафиксированными словесно. Книга рассказов режиссера может объединить в жизненных установках и эстетических пристрастиях рафинированного сноба, циничного мэна и замученную детьми  домохозяйку.  При этом нарочитая простота «Мелочей»  обманчива. За маской веселящегося и поврослевшего балагура есть несколько смыслов. Какие они? В этом стоит разобраться исключительно самому.  Один из них, он вовсе не на поверхности, все же обозначим сразу. Это осмысление себя самого, своего времени и своего же места в нем. Смысл, который который стоит примерить на себя же.  Быть может, этим объясняется то,  что cлова и простые истины от Турсунова казахстанские читатели услышали до выхода книги. Поясню, фрагменты книги публиковались в новых медиа, а потому частично уже были известны, а саму книгу мы уже ждали. У Ермека Турсунова много поклонников. Все весьма органично. Пересказывать Турсунова нет большого резона. Точно также, как нельзя пересказывать Фазиля Искандера или Александра Гениса. Все гениальное, отличающее этих писателей, а наш Турсунов из очень к ним близкого ряда, в этом пересказе легко потерять. Редко кому удается «схватить» свое время. А оно – казахское (нагыз-казахское и шала-казахское), советское и постсоветское, близкое и уже чужое – было и есть. Оно и получает в зарисовках рассказчика очень точное и сочное бытование.  Внешне вроде бы известные журналистские приемы и байки, а получается нечто большее, чем просто смешная история или остроумный анекдот. Автор с нами разговоривает, разговаривает на равных, мы для него тоже живые собеседники с чувствами и желаниями, он же нам все это показывает. Показывает вербально, очень короткими и выверенными предложениями, каламбура в этом нет.  Мне кажется, это уникальное свойство автора исходит от кинематографической ипостаси Турсунова. Стоит проговорить и то, что будоражит своими текстами Турсунов. Это первая казахстанская несоветская книга, книга очень свободного человека, который может и вырос при советском строе, но остался самим собой. Подобное в опусах другой пищущей казахстанской братии обнаружить сложно. Там будет либо самолюбование, либо махровый цинизм, либо острожненькая самоцензура, что, например, молодежная публика чует на растоянии. А книгу с явным удовольствием для себя открывает невозрастная (юная) аудитория, которую трудно упрекнуть в элементарном интересе к любой книге. Автор не размышляет, он вспоминает и описывает увиденное, запомнившееся, он смеется над проделками юности, закончивается одна история, но после нее еще долго чувствуешь послевкусие. Турсунов  просто дарит нам  своих героев:  аульных и городских чудиков, сверстников и аксакалов, чинуш и коллег, еще много кого. Порой думаешь, а если еще в природе этот простой, иногда  дурашливый мир героев Турсунова. Или он уже возможен только в эмоциальной памяти писателя? Вроде автор пишет о своем прошлом, а получается он «заснял» целиком уходящую «натуру» конца 20 века, в котором и писатель, и мы с вами еще успели пожить. А потому так остро воспринимаем все проговориваемое писателем. В «Мелочях» есть все, нет только возрастной патетики, от которой не удержались коллеги, предварившие авторский текст.  Ненавязчиво эта книга с культивируемым местечковым колоритом помогает своим русскоязычным и казахским читателям преодолеть формируемое в нас на наших же глазах  «туннельное мышление» – ненависть ко всему иному, догматизм и поверхность восприятия.  Она – редкий случай для современной культуры  – весьма жизнерадостна. Если нашему смутному времени и дано закрепиться в культурном дискурсе идентичности последующих поколений, то, возможно, это будут только  «Мелочи жизни» Ермека Турсунова.

 * Турсунов Е. Мелочи жизни. Алматы (Издание подготовлено при поддержке частного фонда Досыма Сатпаева), 2020 (второе издание). – 480 с.

Газинур Гиздатов

 

СТАРИК ЕРАЛЫ  – ЕРМЕК ТУРСУНОВ

 

Жил когда-то у нас в ауле старик Ералы. Самый старый в наших краях старик. Было ему на тот момент где-то под девяносто. Обычно он лежал у себя в саду на топчане с щепоткой насыбая за губой. Смотрел в небо. Думал свою аксакальскую думу.

До сих пор перед глазами картина.

Тенистый сад. Вишни. Сыто гудят в цветах урюка полосатые шмели. Скачут воробьи наглые, склевывая с дастархана хлебные крошки. Бабочки садятся на выцветшую тюбетейку старика. Но он не видит их. Да и старика мало, кто замечает. Слился с этим миром. И эта пестрая его корпешка, словно малая заплатка в окружающем многоцветье… Конфуций.

Изредка, все-таки, его беспокоили. Поднимали и увозили: кто – на похороны, кто – на свадьбы. Усаживали на почетное место – тор – и давали слово. Первому. Так было положено. Ералы-ата произносил какие-то незамысловатые слова о совести, о чести, о достоинстве, о праведной жизни и – замолкал. Больше от него ничего и не требовалось. Дальше уже шло собственно действо, ради которого и собрались.

Не сказать, чтобы его так уж обожали в селе. Или каким-то образом выделяли этого малословного старика. Нет. Просто он был живым воплощением традиции. Носителем некой важной информации, о которой мало кто знал. Или помнил. Настолько она стара, казалось, эта информация. И банальна. И говорить о ней вслух по большому счету не имеет уже смысла. Другое время на дворе. Никто ведь не задается вопросом, почему солнце двигается с востока на запад? Или почему за осенью непременно следует зима? Просто так оно заведено и все.

И вот, помню, однажды Сарыбай (был у нас такой весьма пакостный мужичонка, заведовавший водоснабжением поселка, местный Посейдон) в самый разгар полива взял да и перекрыл воду. Закрутил кран, повесил на него замок и закрылся у себя дома. Он всегда так делал и народ к этому привык. Бизнес у него был такой. Богомерзкий.

И снаряжались посольства к этому самому Сарыбаю. Люди складывались дворами и шли на поклон: кто барана приволокет, кто мешок с картошкой, кто – куль с мукой, а кто и с деньгами наведается. Без соответствующей мзды никто не появлялся. Бесполезно.

С каждым разом Сарыбай все больше хамел. Такса росла. Начались раздоры: потому что у кого-то получалось договориться, у кого-то – нет. Драться бессмысленно, поскольку сарыбаевскую позицию защищали уже те, у кого вода в огороде была.

И вот едет, бывало, Сарыбай на своем сивом мерине по деревне, проверяет арыки да и потешается. Власть свою над людьми чувствует. На одного шикнет, на другого прикрикнет, а кого и камчой огреет. На кого-то бумагу составит, оштрафует, если увидит, что воду в огород завернули без его ведома.

А вода в поселке нужна всегда. Не только в полив.

Одним словом, дело приняло совсем дурной оборот. Люди разделились на кланы и улицы, перестали ходить по гостям. Стали «дружить по интересам», то есть, «против» а не «за». Слухи пошли всякие. Обо всех и обо всем. И главной темой всех разговоров был, естественно, Сарыбай. Для кого-то он чуть ли не отец родной. Кормилец. Для других – упырь и кровосос. Мироед.

Короче, поперла грязь из человеков. А хуже этого в ауле ничего нет.

И тогда, поднялся со своего топчана Ералы-ата. Оперся на свою высохшую, как он сам, кривую палку и захромал к Сарыбаю домой.

Недолго у него пробыл. С полчаса. Никто не знает, что он там ему такого сказал. Только помню, как вышел на крыльцо Сарыбай, побитый, как собака, забрался на свою клячу и погнал на развязку. Отвинтил кран, снял замок и пустил воду в поселок. Потом собрал наскоро свою семью и уехал. Неведомо куда. Так и не появился больше.

А почему уехал?

Стыдно стало. Не мог оставаться, людям в глаза смотреть.

И вернулось все на круги своя. Помирились люди, повинились друг перед другом. А то как жить? Дети ведь растут, видят все. У нас ведь как говорят: «Ұяда көргенді ұшқанда іледі». То есть: что в детстве видел, то и будет тебе ориентиром по жизни.

К чему я вдруг вспомнил старого Ералы?

Где-то в казахской прессе я говорил с сожалением: «Стариков у нас много. Аксакалов не осталось».

А кто такой – Аксакал?

У нас это не просто человек преклонного возраста. Это – носитель информации. Носитель Слова. А Слово в степи почиталось за оружие. Словом можно поднять, словом можно опустить. Словом можно воскресить, словом можно убить…

Красиво стареть – искусство. Не каждому оно дано. И далеко не каждому по плечу стать с возрастом настоящим аксакалом. Вот о чем разговор.

Завели у нас такую традицию. Президент в конце года встречается с заслуженными стариками. По смыслу, вроде как, хорошее дело, но что-то там не так. Смотрится весь этот «аттракцион невиданной щедрости» убого и некрасиво. Неприятное послевкусие оставляет. Потом эти встречи по телевизору показывают. Одна такая встреча мне запомнилась. Остальные уже не смотрю – стыдно.

Лет десять назад это было. А может и больше. Многих уже нет на свете. Да простят меня их покойные души. Никого не хочу обидеть, я ведь не о них, я – о спектакле.

У Абая есть строки: «Осы, біздің қазақтың өлген кісісінде жаманы жоқ, тірі кісісінің жамандаудан аманы жоқ».

«У казахов среди мертвых нет плохих, а среди живых нет тех, кто бы уберегся от плохого». Абай был мудрым человеком.

Пришли, значит, к президенту деятели культуры. Им должны были что-то там вручать по какому-то случаю, я уже не помню по какому. Мало ли у нас нынче разных праздников в календаре по случаю и без. Кто-то пришел сам, собрав невеликие силы. Кого-то привели под руки дети и внуки. Кого-то прикатили в колясках. Всех их, увешанных орденами и медалями, усадили в просторном зале за большим овальным столом. Появился Президент. Деятели культуры, как водится, стали по очереди признаваться ему в любви и преданности.

Иван Щеголихин сравнил Президента со своим отцом. Бесстрастная камера скользнула по лицам обоих. Писатель выглядел явно старше своего «отца». Видимо, он и сам это понял. Поспешил исправиться и сравнил Елбасы с Богом. Мне показалось, Бог услышал. Возможно, удивился, но на всякий случай, слегка подвинулся, уступая рядышком место.

Далее выступления пошли гуськом. Старики сменяли друг дружку, приводя примеры политиков-долгожителей, прозрачно намекая на то, что вечность – категория относительная. Некоторые своим видом красноречиво это подтверждали.

Кто-то не совсем удачно вспомнил Черчилля, видимо позабыв, что незабвенного премьер-министра пару раз со скандалами смещали. Правда, потом просили вернуться, пока премьер развлекал себя художествами на пленэре.

Роза Багланова обратилась к Президенту со словами: «Ақ патшам!» Буквально – Мой Белый царь. По-русски примерно как «Ваше Высокоблагородие».

Старики еще долго соревновались в словоблудии, но так и не смогли выявить победителя. С тем и разошлись.

Осталось после всего этого странное ощущение. Зафонило чем-то. Плесенью потянуло. И вопросы полезли в голову всякие нехорошие.

Например, такие.

Интересно: передается ли лизоблюдство по наследству? Что происходит с нашими стариками? Всегда ли было так? Нужно ли это, прежде всего, самому Президенту? Кому это вообще нужно? Кто режиссировал? Что они придумают в следующий раз? Словом, много вопросов возникло.

Полагаю, самыми заинтересованными во всем этом действе были дети и внуки тех, кто находился в зале. Ну, это понятно. Это – мирское. Поэтому они подняли своих стариков с постелей и, прихватив с собой аптечки, потащились на горку. Туда, у кого в кармане ключи от крана.

Я никого не изобличаю. Никого не сужу. Дело это, сами знаете, неблагородное и щекотливое. Я просто размышляю вслух. И не претендую на истину. Я просто знаю, что нельзя хранить чеснок рядом с яблоками. Иначе яблоки со временем пропитаются запахом чеснока.

Как ни крути, но за моими неосторожными высказываниями проглядывает неприкрытая правда. Бедная и позорная. Неловкая и постыдная. Как это ни досадно, она всегда выглядит в весьма невыгодном свете. А на голую и вообще смотреть больно.

Не так уж это безобидно.

Что мы теперь имеем?

Мало людей, уже и не в чиновничьей среде, но и среди простых смертных, кто бы не начинал свою речь с благодарности Президенту. Уже и по самым диковинным поводам. Стоит кому-то защитить диссертацию, открыть супермаркет, выпустить фильм, построить развязку, настричь рекордное количество шерсти, поднять штангу и побить мировой рекорд. Помнится, ученые какой-то камень собирались назвать в честь президента. Недавно кто-то предложил цитаты из речей в паспорта записывать… За всем происходящим на свете они видят и чувствуют невидимую поддержку и помощь Ел басы.

Это уже как дежурный тост. Вначале скороговоркой благодарность хозяину тоя и дальше уже по теме. Это уже настолько превратилось в привычку, что потеряло собственно смысл.

По всей стране висят портреты разных размеров с никчемными цитатами. Облик Ел Басы превратился в элемент социальной рекламы, как бессмысленный призыв из серии «Берегите природу – мать вашу!» Вот уже и молодежь скандирует хором. Вот уже и в детских садах водят хороводы под незатейливые оды. Так во времена Советского союза малыши ходили и слушали сказки про доброго дедушку Ленина. И некому сказать: «Послушайте. А, может, хватит? Было уже. И ни к чему хорошему не привело».

Потому и пришел мне на память старик Ералы. Наш аульный аксакал. На корпешке. В тени яблонь. Молчаливый. Как наша сегодняшняя совесть.

Но нет больше старика Ералы. Умер он давно. Кто-то его еще помнит, но многие позабыли. Вместе с ним в моем ауле забыли про честь, и достоинство, про совесть и уважение. Теперь каждый сам себе совесть. И ничего больше не значит слово аксакальское. Потому что нет тех, кто бы мог его высказать. А, значит, скоро мы потеряем тех, кто способен его услышать.

Ermek Tursunov, Almaty

 

Edited by Olga Burenina-Petrova, University of Zurich and University of Konstanz and Gazinur Gizdatov, Kazakh Ablai Khan University of International Relations and World Languages