Часовой мастер
То, что золотая цепочка порвалась, Виктор воспринял просто: данность вселенной. Иногда все цепи рвутся. У жены была привычка вменять в ответственность за подаренную вещь именно тому, кто являлся автором подарка. Это оказалось даже удобно. Подаренная тестем пять лет назад подержанная Тойота бумерангом возвращалась к подъезду его квартиры каждый раз, когда начинала умирать от недостатка внимания хозяйки. Что-то вроде пожизненной гарантии на подаренные вещи жена распространяла на все, кроме съедобного. Но могла и позвонить: «Мам, я твоим салатом отравилась. Вчера уже не стала тебе говорить».
Виктору досталась порванная цепочка. Пятилетие, кажется, брака отмечать решили в грузинском ресторане. Где-то на окраине города ближайший к Тбилиси ресторан горел вечерними новогодними гирляндами, словно одинокая карусель в парке. Подруга жены любила это место. Здесь пахло дымом мангала, безудержной водкой и кипятком. Цепочку Виктор преподнес после того, как доели шашлык. Жена обрадовалась, золотая тонкая цепочка ко всему сгодится. Она назвала ее классической. И вот теперь цепочка лежала в кармане, в той же самой коробочке, цену с которой Виктор соскреб, сидя в машине. Еще в «Ладе» тогда.
Отпросившись с работы всего на полдня можно многое успеть, если ничего не делать. Не претендующая на статус торговая галерея, проходная насквозь, от торговли в метро отличается только людьми. В метро ходят не по своей воле, точно в туалет, а в галерее зимой тепло, а летом – кондиционер. Виктора дважды толкнули в плечо и один раз кто-то дернул за руку – нужно было время, чтобы осознать, что окно ювелира-гравера закрыто и мобильный телефон, указанный в заткнутой за край стекла визитке ничем не поможет. Было ясно, что ювелир не отошел, не вышел и не отлучился – его не было.
Виктору захотелось в туалет и только благодаря этому он и сделал замечательное открытие – галерея имеет два этажа. Лестница почти незаметна. На втором этаже один посетитель у окошка отдельно стоящей будки, прямо по центру коридора. Под лампой. Дверь в туалет с надписью «сто тенге». Виктор сощурился и понял, что не видит надписи на стекле будки.
Виктор подошел ближе и разобрал, что там написано. Отвернулся. Возвращаясь к лестнице, думал: «ЧАСОВОЙ МАСТЕР», – это на публику. Опомнился уже на первом и даже вышел на улицу. В этой школе он когда-то учился с третьего по седьмой. Потом была травля и уход в английскую спецшколу, где язык вызывал отвращение у всех. Живого носителя английского языка он встретил в тысяча девятьсот девяностом и сильно испугался.
Туалет был на втором; вахтерша с недоверием посмотрела вослед. В туалете никого не было, жутко воняло тайным курением и мочой. Приоткрытое окно не спасало, крашенные белой глянцевой краской деревянные двери покрыты буграми. Словно лицо пятиклассника. И унитазы – дыры в полу. В английской спецшколе туалеты были точно такими же, вместо зеркал над краном меняющиеся после прихода уборщицы грубые послания и впечатления пробуждающихся умов. Будто они избавляются от ненужного багажа – оболочки кокона детской вызывающей нелепости. Из этого рождаются мужчины и мужики. Из вони школьного туалета в вонь армейского и дальше, а кому повезет увидеть рай уборной турецкого отеля тот просветлен навсегда.
Виктор поссал.
Свежий холод утра выветрил вонь из носа, но не из памяти. Поднявшись уверенно по лестнице, он подошел к окошку часового мастера. Потолочная лампа заливала аквариум его будки тусклым светом, на который усатый человек не обращал внимания. Лампа на его столе посылала луч на растерзанные часы, прикрытые от верхнего света спиной мастера.
Виктор соображал, как построить разговор, чтобы не выглядеть совсем безнадежно.
Правый глаз мастера – увеличительное стекло в черном корпусе, что-то вроде глаза мультипликационного робота. Левый – без признаков любопытства.
– Здравствуйте, – Виктор начал так, – а вы занимаетесь ремонтом ювелирных украшений?
– Бог миловал, – ответил не сразу, оставив паузу на взгляд.
Неожиданно для себя Виктор засмеялся. Ничего не сказав больше, отошел от киоска, оставив мастера опять склониться над часами.
Он заметил обложку журнала «Техника – молодежи» на противоположной стене будки. Обожгло. Профиль космонавта в футуристическом шлеме совпадает с диском Луны, и космический рассвет, ползущий с правого края обложки, позволяет разглядеть и мужественное лицо, и кратеры, отбрасывающие маленькие тени. Виктор стал вспоминать содержание и вспомнил. Особенно рассказ. Но невозможно уже было вспомнить деталей. Только ощущение. Он механически шел по направлению к лестнице на первый этаж. Оглянулся на будку – лампа на потолке все так же подмигивала, мастера, впрочем, не беспокоя, а других посетителей на всем этаже не было. Возвращаясь, Виктор уже придумал. Придумал ничего не мудрить.
– Извините еще раз. Пожалуйста.
– Да, – мастер, казалось, не узнал его. Потом узнал, но только сощуренным свободным глазом.
– Я вижу за вашей спиной. Я увидел. Эту обложку. А может быть, это у вас журнал целиком? У меня не сохранился.
– А у меня сохранился. Мастер даже не обернулся, чтобы в этом убедиться.
– Простите, а можно глянуть?
– С чего это?
Ответить было нечего и Виктор просто смотрел на робот-глаз. Представляя, каким он может оказаться через этот прибор. Потом качнулся вперед и сказал:
– Я здесь его полистаю, вот, на диванчике. Я вам в залог цепочку золотую дам. Можно?
– Валяйте.
Виктор держал руку в кармане, а в руке был зажат пакетик с цепочкой. Он с готовностью положил его перед мастером.
– Вы проверьте. Там цепочка.
– Ладно, пусть здесь лежит. Вы сами посматривайте за ней, когда будете читать рассказ. У меня часы. Голос мастера напоминал киноактерский, выразительные паузы добавляли веса словам, а о некоторые слова его голос ударялся, как будто о камни.
Мастер легко обернулся и снял журнал с полки. За ним оказалось еще несколько номеров, и обложка следующего заставила Виктора даже цокнуть языком.
– Да у вас коллекция, мастер!
– Да, но не библиотека!
– Я полчаса посижу, мне и нельзя дольше.
– Кто это сказал? Мастер протянул журнал в окошко, широкое настолько, что и сворачивать не пришлось.
– Кто сказал что? – Виктор ощутил обложку, необычную, какие начались только в девяностые. Твердая бумага с амбициями картона, как-будто искусственная, не совсем даже целлюлозная.
– Кто следит за вашим временем? – часовщик уже взвешивал в руке часы, осиротевшие на пару шестеренок.
– Дела следят. У вас что, профессиональная деформация, мастер?
– Будем считать, что так. Ладно.
Виктор понял, что дивана, на который он обещал сесть, не существует на этаже, и он, решив, что это частности, уселся в облезлое кожзамовое кресло у вазона.
Журнал открылся на развороте с «Миром». Пахнуло надеждой и разочарованием. Никакой пыли, как будто номер недавно листали, Виктор еще раз убедился, что со временем это ощущение удивления от бумаги никуда не делось. Так же как в тот день, когда он забрал номер на почте, не доверяя распоясовшейся доставке, а на обратном пути его пытались подцепить словами какие-то хулиганы, а он выбрал бегство. Он никогда не стеснялся убежать, объясняя себе это нестандартным поведением. По телевизору рассказывали, что оно спасает, ставит в тупик. Он бежал с журналом под мышкой, выронил его на асфальт, подобрал, чиркнув ногтем указательного пальца до крови. Этим пальцем он не касался бумаги, кровь быстро остановилась и больше ничего не беспокоило и не отвлекало. Пролистывая новости технологий, он шел к рассказу. Профиль космонавта на фоне лунной поверхности, кратеры, космический рассвет, название внизу страницы и автор. Он всегда пытался, в таких вот случаях, не торопиться. Угадать по иллюстрации и фамилии автора. Фамилия имела значение всегда. Неуклюжее Кир Булычев или пиратское Эдмон Гамильтон. Бывала еще и фамилия переводчика. Рассказ явно о космонавте… Виктор сел удобнее, кресло, казалось, не издало ни звука.
Начиналось все очень странно – с биографической справки о майоре Советской Армии по фамилии Шестаков. Ничего не было в ней примечательного, привлекла внимание подробность – служил в составе контингента советских войск на Кубе. Перечитав еще раз, он понял, что эта статья так специально и выводит к Кубе, к этой строке с Кубой.
Голос этого Шестакова представлялся ему крепким, неторопливым, голос, которым вспоминают важное, волнуясь, но держа себя в руках.
– Я явился. Вечером уже. Сказали – самолет с Гагариным сядет в четыре утра. Его отвезут сразу в Посольство. Скорее всего, ляжет спать, но вдруг что понадобится. Дежурство. Пять часов – выспаться. Дальше не спать.
Гагарин, он ведь не спит. То есть, я не знаю, спал ли он, когда привезли. Свет под дверью горел. Но он ничего не просил. Я думал, а что ему надо-то? Перелет долгий. Климат другой совсем. Я сидел на стуле, на каком-то аристократическом полукресле, невесть откуда взявшемся, может Кастро приволок откуда-то. Табаком оно пахло. Поэтому его из комнаты Гагарина и вынесли, он ведь не выносит табачной вони. Вот если выйдет сейчас и предложит прогуляться, что мне тогда делать? Доложить? Прогуляться по ночной Гаване? Я стал выдумывать сценарии. Вот мы приходим в бар, а там его, конечно, узнают. Девочки – огонь. Особенно Милли. Она там обязательно может оказаться. И что мне тогда делать? А главное – что ему-то тогда делать?
В девять утра я услышал шаги в коридоре и они меня не разбудили, я всего лишь поднял голову. Лейтенант пришел. Тоже из Москвы. Он постучался в дверь, и я подумал, что это такой ритуал у них, ежеутренний. Мне никогда не приходило в голову злиться или держать обиду в такие моменты. Обиды вытравливают из рядовых. Выходит, я не пригодился. Служба есть служба. Эти восемь часов моей жизни понадобились стране и я их ей отдал. Гагарин открыл немедленно после стука в дверь и вышел в коридор совершенно свежим. Он обернулся в мою сторону так, будто знал о моем присутствии здесь все это время. Он сухо кивнул и за руку поздоровался с лейтенантом.
Когда шаги стихли, я отправился на доклад, но, проходя мимо открытой двери комнаты, которую теперь можно было называть его комнатой, заглянул внутрь. На белом одеяле аккуратно заправленной кровати лежала книга, несомненно принадлежавшая нашей скромной библиотеке. Двери я закрывать не стал.
Проходя мимо шкафа у входа в приемную посла, я все-таки перекидал рукой корешки стоявших там книг. «Старик и море» оказалась между сводом правил дипломатической службы и книгой, о которой я не могу рассказать, я и так слишком много рассказываю, хотя вообще-то неразговорчив.
Чем же я занимался после того, как доложился? Я ел и спал. Отведенные пять часов. Не было никакой неожиданности в том, что мне опять приказали ночную смену.
В комнату Гагарин вернулся в десять тридцать. Мне доложили, и я сразу вернулся на свое кресло, захватив по пути «Старика и море». Гагарина я не видел, дверь была уже заперта.
Коридорный свет позволял различать слова, но от чтения страшно клонило в сон, неимоверно. Я перестал. Отложил книгу и подумал о том, бывал ли переводчик на Кубе?
Этот ветер, гоняющий листья пальм на фоне дворцов с облезлыми колоннами на набережной, странные, считающие себя коммунистами люди. Но книга точно передавала другие подробности.
Дверь открылась и в проеме показалась голова Гагарина. Без фуражки. В рубашке навыпуск, брюках и носках он все еще был тем Гагариным, у ног которого будто бы прочертила белую линию сама история. Линия двигалась впереди него и, достигая тебя, заставляла подняться и дать напряжение телу.
– Доброй ночи, товарищ старший лейтенант, как вас зовут?
– Валентин.
– А по отчеству?
– Валентин Игнатьевич.
– Рад познакомиться, – он протянул ладонь, лицо выглядело крепким, но уставшим, – товарищ старший лейтенант, вы говорите по-испански?
Что мне было ему ответить? Конечно, я сказал как есть.
– У меня к вам просьба, Валентин Игнатьевич, личная просьба. Послезавтра я улетаю, а завтра вечером мне надо кое с кем встретиться, поможете?
– Я постараюсь, товарищ майор. Что за просьба.
– Вы не могли бы называть меня Юрий Алексеевич? Мне кажется, мы одного поколения.
– Это несложно.
– Это не просьба, Валентин Игнатьевич, предложение. Кстати, одного моего друга зовут именно так. Валентин Игнатьевич. Тоже космонавт.
– Ух ты.
– Валентин Игнатьевич, мне надо встретиться с человеком по имени Грегорио Фуэнтос. Отчества у него нет. Он из местных. Хотел повидать его. Перед отлетом в Москву.
– Давайте я запишу имя, Юрий Алексеевич.
– Зачееем, вас ведь учили запоминать, – он подмигнул, и впервые улыбнулся совершенно непроизвольно, естественно, – постарайтесь, Валентин Игнатьевич, чтобы об этой просьбе не все знали завтра к вечеру. Без шума. Возьмем с вами машину и съездим вдвоем, если водите. В крайнем случае водителя возьмем. Это в крайнем.
– Я попробую, Юрий Алексеевич, постараюсь. Спасибо.
– За что спасибо? Это я вам спасибо скажу. Завтра.
Я смутился от своего дурацкого спасибо. Сразу после этого я сел в кресло. Гагарин отшатнулся, но тряхнул головой и вернулся к себе в комнату. Никаких идиотских «Доброй ночи» не прозвучало.
Утром, когда я снова услышал сперва шаги лейтенанта, а потом стук двери об ограничитель в полу, он повернулся ко мне, уже уходя, и спросил: «ну, как дела, Валентин Игнатьевич»? Мизерной паузы ему хватило, чтобы глянуть на лейтенанта и сразу после уйти по коридору, оставив меня в полнейшем замешательстве.
Я шел по пыльной улице Гаваны, белой от солнца, как у бога в приемной, в отведенное на сон время, и, признаться, за какую-то минуту все-таки прокрутил эту мысль. Но Гагарин, тем более теперь. Да и зачем?
Я зашел в бар. Вероятности встретить здесь сучек в такое время не было. По просьбе Ивана я как-то ночью не только перевел, но и объяснил им значение слова, которым мы назвали девчонок меж собой. Смеялись.
У бара я встретил только хозяина, Уормода. Конечно.
– Товарищ офицер, в такое-то время! Какая радость моему дому. Счастливый час всегда для вас работает на нас. Он распростер руки. Худенький бармен за стойкой сгорбился, будто собирал под прилавком ручную гранату. Они все у него были одинаковыми, я перестал запоминать имена со временем.
– У меня для тебя конфиденциальный вопрос, сеньор Джимми,
– Конечно, товарищ офицер, конечно! К ответу прилагаю рюмку виски.
– Где вы виски берете?
– Ваши коллеги любят виски, виски любят все, даже я, и тот люблю виски! – он заулыбался, давая понять, что ветка расспроса – тупиковая.
– Хорошо. Мне нужно узнать, где живет Грегорио Фуэнтос.
– А вы не знаете, товарищ офицер?
– Не делайте из меня идиота, прошу вас, сеньор Джимми.
– Да, конечно, сейчас я чиркну вам его адрес.
– Благодарю за виски! Еще один вопрос – тоже конфиденциальный.
– Уже догадываюсь!
– И…
– Рыбак.
– Рыбак?
– Гордый, как тысяча гордецов. А рыбу-то он так и не взял. Чем гордиться?
Я рассмеялся облегченно и подумал, что он обязательно сохранит все в тайне, раз дело так обернулось. Похлопал его по плечу и ушел. Оставалось еще два часа на сон, а дело было, как будто, сделано.
С нетерпением поднявшись с кресла, я слушал, как Гагарин и лейтенант о чем-то шептались в коридоре на достаточном отдалении, потом Гагарин пришел один и сразу поздоровался за руку, как будто утром мы и не виделись.
Я тоже предпочел сделать вид, что той встречи не было.
– Есть новости, Валентин Игнатьевич? – он не выпускал мою ладонь.
– Да, у меня есть его адрес. С собой.
– Черт, надо ехать, – он задумался, опустив голову.
– Валентин Игнатьевич, можно отправить вас за Володей?
– Лейтенантом?
– Да, спасибо. Я только переоденусь.
– Вы хотите ехать сейчас, товарищ Гагарин?
– Точно, сейчас. Едем вместе, Володя организует нам машину.
Тяжелый черный автомобиль посольства не был приспособлен для езды по песку, хоть и укатанному. Тем не менее, мы выхватили фарами какой-то дощатый забор, тряпицу на нем и качающиеся в свете темного неба пальмовые кроны. Море было совсем рядом, настоящее, дикое. Совсем не городское.
Залаяли собаки. Что-то знакомое защемило внутри.
Я первым открыл дверь и вышел, вдохнув душные пары ночи, переполненные запахами, как дешевое сладкое вино.
Гагарин вышел следом, несмотря на мой знак оставаться пока внутри машины. Мы пошли вдоль темного забора, ковыляя по песку туфлями. У калитки нас встретил немолодой крепкий мужчина, сигара освещала его угловатое лицо весьма условно.
– Буэнос ночес, нам нужен сеньор Грегорио Фуэнтос.
– Вы не из полиции.
– Нет, мы из Советского Союза.
– Приятно, а сколько у вас там сейчас времени? У нас тут уже порядком поздновато.
– Дело в том, что со мной, что рядом со мной Юрий Алексеевич Гагарин, первый космонавт в мире.
– Я знаю, кто такой Гагарин, – Фуэнтес неожиданно равнодушно отрезал.
– Прекрасно, а он знает, кто вы, приехал познакомиться и поговорить.
– Тогда я возьму рома и пойдем к лодкам.
– Но он не употребляет алкогольных напитков.
– Вы будете немного рома, товарищ Гагарин?
– Вы меня Юрием Алексеевичем зовите, Валентин Игнатьевич, нам вместе выпивать придется.
Он протянул руку Грегорио, и тот протянул ему свою.
Чем ближе мы подходили к берегу, тем больше накатывала духота, лицо облипло от морской соли. Гагарин снял китель на ходу, он шел вторым, следом за Григорио, в руках у которого была корзина. Гагарин кивнул, мол, делай за мной, и я не преминул воспользоваться этим. Снял китель и понес его в правой. Это моя главная рука.
Я посмотрел во тьму, стараясь разглядеть огни лодок, но ничего не было видно, даже луны. Неизвестно каким образом подсвеченные, предметы все-таки отделялись от темноты, и мы заметили высокий нос лодки, баркаса, впереди. Все мы видели его, я был уверен, мы шли именно туда и вскоре оказались рядом.
Лодка оказалась неимоверно высокой, и нам пришлось пройти вдоль борта, чтобы рассмотреть выброшенную за борт веревочную лестницу. Первым взобрался Грегорио, он подал руку Гагарину, а потом они оба подтянули меня к краю борта.
Я перебросил ногу и уселся поперек борта, пытаясь понять, как быть дальше.
Оказалось, что несмотря на размеры, палуба лодки была высоко поднята в угоду трюму, рассчитанному на крупный улов, и мы уселись посреди палубы на банки, как на скамейках в парке. Грегорио деловито расставил бокалы и откупорил бутылку. Вернее, она была уже откупорена, осталось только вынуть пробку. Он сел напротив нас. Лиц друг друга мы не видели. Только близкий шум волн и силуэт фигуры Григорио. Вода ударяла о корму, беспокоя необычным звуком.
Грегорио, по-видимому, обладал какой-то способностью ориентироваться в темноте. Не отставал от него и Гагарин, одним точным движением подобравший наполненный ромом бокал и сделавший глоток. Я же угадывал свой бокал по звуку, с которым лился ром. Обнял его пальцами и не отпускал, боясь потерять в темноте.
Мой китель лежал где-то рядом, как я надеялся, на банке, а не на пропахшей рыбой палубе.
– Вы заплатите мне двадцать долларов за мой рассказ, сеньор, – сказал мне силуэт рыбака.
– А он заплатит десять.
– Грегорио Фуэнтес хочет тридцать долларов за разговор. С вас, Юрий Алексеевич, десять и с меня двадцать.
– Валентин Игнатьевич, скажите ему, что мы ничего не заплатим, если ему понравится то, что расскажу ему я. Но если нет – заплатим, как положено.
Я перевел. Фуэнтес усмехнулся.
– Вам тоже есть что мне рассказать, по рукам! – обращался он в основном к Гагарину, они и сидели напротив, я же оказался в роли переводчика, и если бы еще я мог видеть лица, мне было бы гораздо проще, я привык слушать и читать по губам в таких случаях. Блеск тлеющих углей волн, к которому привыкли глаза, вычертил только грубые силуэты лиц и очертания лодки.
Грегорио начал с того, как они познакомились с Эрнестом Хэммингуэем в море, когда у лодки писателя закончилось топливо. Говорил он как по писаному. В шесть лет оказался на Кубе, страдал, отец тоже был моряком. Потом он рассказал анекдот и сам же над ним посмеялся. Гагарин сидел молча, держа в руках грубый широкий бокал, казалось, он слушает Фуэнтеса, как слушают музыку. Мой перевод ему не был нужен.
– Профессию моряка никто никогда со свету не сживет, – заявил Грегорио, и как будто иссяк в словах. Замолчал, сделав глоток рома.
– А если я приеду жить сюда, на Кубу, вы научите меня всему, что с ней связано? – Гагарин говорил тихо, уверенно и хитро, ясно было, что он еще к чему-то ведет.
Фуэнтес засмеялся!
– Только если поделитесь со мной своей Нобелевской премией! Мне уже одну обещали, правда.
– Грегорио, а вы читали «Старик и море»?
– Зачем. Я же писал его.
Вата облаков надулась светом луны изнутри, и стало понятно, почему на небе нет звезд, хотя две – три все же пробились и были видны.
Мы, наконец, разглядели пространство вокруг: корму лодки в нереальном свете, песок цвета пепла, следы рыбаков на нем, друг друга.
– Разве море не похоже на небо? – спросил Фуэнтес, но я решил перевести небо как космос.
Гагарин выдержал паузу и спросил меня – а как на испанском будет слово космос, разве не эспасио? Я тысячу раз слышал это слово, а здесь его не было.
– Он сказал «небо», Юрий Алексеевич.
– Спасибо, Валентин Игнатьевич, – без тени упрека сказал Гагарин
– Не знаю. Я не знаю моря. Я вырос на земле и потом в небе.
– Опиши мне свое путешествие и я скажу тебе, – Грегорио почему-то перешел на ты, и я решил переводить все, как есть.
Перед тем, как начать, Гагарин сделал еще один глоток.
Говорил он в сторону волн, делая паузы, выбирая слова, будто он уже рассказывал это на иностранном языке, и я слышал каждое слово прекрасно и переводил как мог.
– К невесомости я готовился, вернее, меня готовили, к перегрузкам, ко всему, даже к смерти, и то готовили. Несколько раз мы встречались с психологом. До полета я ведь уже бывал в стратосфере, технически это очень близко, близкие ощущения. Так и произошло, когда запустились двигатели.
В это раз он не помогал себе жестами и виноватой улыбки, слышной даже в голосе, не было… Мне даже стало не по себе. Передо мной был уставший человек, не стесняющийся своей усталости.
– Внизу, насколько мне было видно, все было в спектре от фиолетового к голубому и белые облака в атмосфере. Такого с самолета не увидишь. Как бы с обратной стороны. Смерти не наступило, конечно, никакой, и страха тоже не было. Когда я смотрю на море, я чувствую, что оно живое, что там есть жизнь. А планета сверху показалась безжизненной. Никаких следов на первый взгляд. Очень хорошо мы здесь прячемся, на Земле.
– Когда-то я жил на Тенерифе, видел там черепах в воде. Вот они там как чужие и на суше чужие, – Григорио дождался, когда я закончу переводить и дополнил. Слушал он внимательно, глядя в черноту, туда, где утром возникнет море.
Гагарин посмотрел на него, но не в глаза. Видно было, что собеседник ему сейчас не нужен.
– Мне сообщили, что связь скоро закончится и я ухожу на теневую сторону. Потом стало темно, довольно резко стало темно, и мои глаза начали привыкать к свету звезд. Примерно, как здесь. Не видно толком. Я смотрел на диск Земли и увидел, как он слился с атмосферой в лезвие, а потом и свет атмосферы совсем исчез. Что я увидел там? Не знаю. Складки, будто кору огромного дерева, толстые стволы, переплетения и тени этих стволов… Потом я увидел глаза Бога, и эти черные глаза Бога принадлежали голове черепахи. Они провожали меня взглядом, они меня видели. До тех пор, пока не скрылись из виду, и я долго летел над нижней поверхностью панциря, пластинами неравных размеров, бугристыми и пыльными. Я разглядывал впадины и думал сперва о глазах, а потом до самого выхода из тени готовился доложить обстановку.
Я замолчал, закончив перевод. Чувствовал себя очень неловко и мне хотелось раздеться и окунуться в воду, но стало вдруг страшно к ней даже подойти.
– А лапы? – спросил Григорио.
– Какие лапы? – Гагарин смотрел на меня, будто я сам задал этот вопрос.
– Какие у той черепахи были лапы? С перепонками или с когтями? – Григорио развел руки в стороны, изображая движение плывущей черепахи, по-видимому.
– Лап я не видел, – ответил Гагарин, – диск атмосферы ослепил, потом я вошел в свет.
– Жаль, – сказал Григорио, – это важно.
– Послушайте, сеньор Фуэнтес, я прошу вас никому не рассказывать об этой встрече, – сказал я, обращаясь к Григорио.
– Валентин Игнатьевич, пожалуйста, не надо этого, – что сказано, то сказано, – Гагарин поставил бокал на пол лодки.
– Юрий Алексеевич, может поедем уже? – мне, честно говоря, хотелось уехать немедленно.
– Передайте, пожалуйста, сеньору Фуэнтесу, мою благодарность за встречу.
Я перевел, а Гагарин кивнул в подтверждение своих слов.
– Двадцать долларов, сеньоры, – Григорио улыбнулся.
– Да, конечно… вам не понравилась наша история? – я полез было за деньгами.
– Я все это и без того знал, – он кивнул Гагарину в ответ, принимая у меня деньги.
Мы все поднялись и поочередно пожали Григорио руки, хотя еще надо было возвращаться вместе к машине.
На этом месте Виктор перевернул страницу журнала, окончание четко всплыло в памяти, и перечитывать его уже не имело никакого смысла.
Дальше шла статья о «Буране», о приближающемся его пилотируемом полете, интервью с космонавтом со странной фамилией Волк, снимок огромной «Мрии», самолета, взлетающего с «Бураном» на спине, будто мать-туземка уносит ребенка от опасности. Зеленые поля за взлетной полосой, удачная фотография.
Он закрыл журнал и вернулся к окошку мастерской.
– Ладно, я тут вашу цепочку посмотрел, – мастер забрал номер и накрыл им разбросанные шестеренки часов на столе.
The Watchmaker
Victor took lightly the fact that the gold chain had broken: it’s how the universe works. All chains break. His wife was in the habit of holding the giver accountable for their gift. It turned out to be quite useful. The second-hand Toyota presented by her father-in-law five years ago boomeranged back to the entrance of his apartment block every time it began to get cranky from its mistress’s negligence. Sort of a lifetime warranty on gifted goods his wife extended to everything except edibles. However, she would sometimes call her mother: “Your salad gave me food poisoning, mom. I decided not to tell you yesterday.”
Victor ended up with a broken chain. They decided to celebrate the anniversary — must be the fifth — of their marriage in a Georgian restaurant. Somewhere on the outskirts of the city, the one closest to Tbilisi glowed with New Year lights in the evenings, resembling a lonely park carousel. A friend of his wife loved the place. It smelled of charcoal smoke, vodka galore, and boiling water. Victor gave her the chain after they were done with the barbecue. His wife was happy, a thin gold chain would go with anything. She called it a classic. And now the chain was in his pocket, in its original packing. Viktor scratched the price tag off right in the car. It was a Lada at the time.
Taking just half a day off from work, you can accomplish a lot if you do not get busy. An openly unostentatious shopping passage is much like shops in the subway. Only the customers are different. People find themselves underground out of necessity, like going to a toilet, and the gallery is warm in winter and air-conditioned in summer. Viktor was shoved twice in his shoulder, and somebody even pulled on his hand — it took some time for him to realize that the window of the jeweler workshop was closed, and the cell phone number on the business card inserted behind the edge of the glass would be of no help. It was clear that the jeweler hadn’t taken a break, hadn’t stepped out for a moment — there was nobody there.
Victor needed to go to a bathroom, and that was the only reason he made this remarkable discovery — the gallery had two levels. The stairs were almost invisible. A lonely visitor was at the window of a freestanding booth, right in the middle of the corridor on the second floor. Under a lamp. The door to the bathroom was labeled “100 tenge.” Victor squinted and realized that he could not make out the inscription on the booth glass. Victor walked closer to see what it was. He turned around. On his way back to the stairs, he thought to himself, WATCHMAKER is for publicity. He shook these thoughts off only when he’d come down to the first floor and even gone outside. He attended this school for a few years in his early teens. He was bullied there and transferred to a special English school, where everybody hated the language. He met a native English speaker in person in the nineties and was quite frightened.
The bathroom was on the second floor, and the janitor followed him warily with her eyes. There was no one in the bathroom, it reeked horribly of covert smoking and urine. A half-open window would not stop the smokers, the glossy white paint on wooden doors was bubbling. Like the face of a fifth-grader. The toilets were mere holes in the floor. Exactly like those in the English special school. Crude messages and impressions of waking minds were springing above the sink where mirrors should have been hanging, just a short while after a cleaner’s daily round. It was as if they were getting rid of unnecessary baggage — the cocoon of their childish defiant absurdity. That’s the breeding ground for men of various sorts. Some progress from the stink of a school toilet to the stench of an army one and beyond, and whoever is lucky enough to experience the paradise of a Turkish hotel restroom is doomed to enlightenment.
Victor took a piss.
The fresh morning chill subdued the stench, but it remained vivid in his memory. Climbing confidently up the stairs, he approached the watchmaker’s window. A ceiling lamp flooded the aquarium of the booth with a dim light which didn’t bother the mustachioed man inside. The lamp on his desk sent a beam toward the dismembered clock, while the overhead light was shielded off by the master’s back.
Victor mused on how to start the conversation so as not to look completely hopeless.
The master’s right eye was a magnifying glass in a black case, a bit like the eye of a cartoon robot. His left eye seemed utterly uninterested.
“Hello,” Victor began, “do you fix jewelry items?”
“God forbid,” he answered after a pause he took to observe the solicitor.
Victor laughed unexpectedly for himself. Without saying more, he walked away from the kiosk, leaving the master bent over the watch.
He noticed the cover of Technology for the Youth magazine on the opposite wall of the booth. It stung his memory. The profile of the astronaut in a futuristic helmet coincided with the disk of the moon, and the cosmic dawn creeping from the right edge of the cover illuminated the manly face with craters that cast tiny shadows. Victor began to recall the content of the magazine. He remembered the story. But it was no longer possible to bring back the details. Only a feeling. He walked mechanically toward the stairs to the first floor. He glanced back at the booth — the lamp on the ceiling still flickered, the men still sitting unbothered under it, and there were no other visitors on the entire floor. On his way back, Victor had an idea. He decided to be straightforward.
“Excuse me again.”
“Yes,” the watchmaker didn’t seem to recognize him. Then he did, but only with his squinted vacant eye.
“Behind you… I can see that cover. Or maybe you have the magazine? I used to have it.”
“I still do.” The master didn’t even turn around to make sure.
“Excuse me, can I have a look?”
“What for?”
There was nothing to answer and Victor just stared at the robot eye. Imagining how he might be distorted by it. Then he swung forward and said:
“I’ll flip through it right here on the couch. I’ll give you a gold chain as security. May I?”
“Go ahead.”
Victor had his hand in his pocket, clutching the bag with the chain. He willingly put it in front of the watchmaker.
“Check it out. There’s a chain inside.”
“Fine, let it sit there. You keep an eye on it as you read the story. I have a watch to take care of.” The watchmaker sounded like an actor, expressive pauses added gravity to his words, his voice hitting on some of them as if it were cast against stones.
The master turned around swiftly and snatched the magazine off the shelf. There were several other issues behind, and the cover of the next one made Victor’s tongue click.
“You have quite a collection there!”
“Yes, but not exactly a library!”
“I’ll sit here for half an hour as I can’t stay any longer.”
“Who said that?” The master put the magazine through the window that was wide enough not to fold the paper.
“Who said what?” Victor felt the cover. It was special. They started making those in the nineties. Hard paper striving toward cardboard thickness, seemed artificial, not even proper cellulose.
“Who keeps track of your time?” the watchmaker was already weighing a watch, which had been orphaned by a pair of gears, shaking it in his hand.
“Business does. Is it a case of professional deformation, master?”
“Let’s call it that.”
Victor realized that the couch he had promised to stay on was not even there, and paying no attention to such particulars, he sat in a shabby leatherette chair by the vase.
The magazine opened on a spread with “The World.” It smelled of hope and disappointment. No dust, as if the issue had recently been skipped through. Victor was once again convinced that the sense of wonder from paper never went away. Just like the day he’d picked up the issue at the post office, not trusting the heedless delivery service, and on the way back some hooligans tried to provoke him with words and he chose to run. He was never shy about running away, explaining it to himself with his unorthodox attitude. They said on TV that it could save one by baffling the attackers. He ran with a magazine under his arm, dropped it on the pavement, picked it up, chafing the index finger so that the nail bled. He wouldn’t touch the paper with that finger; the bleeding stopped quickly and nothing bothered or distracted him. Flipping through the news of technology, he was on his way toward the story. The cosmonaut’s profile against the lunar surface, craters, cosmic dawn, the title at the bottom of the page and the author. He always tried to take his time on occasions like these. Guess the author by surname and the illustration. The last name always mattered. The clumsy Kir Bulychev or the pirated Edmond Hamilton. Occasionally, the translator’s surname would be there. The story was clearly about a cosmonaut… Victor made himself more comfortable in the chair; the chair seemed to make no sound.
It began unconventionally with a biographical note on a Soviet Army major, a certain Shestakov. There was nothing remarkable about it, but a detail attracted his attention — he served in the Soviet contingent in Cuba. He read it again and realized that the article specifically led to Cuba, to this Cuba line.
He imagined Shestakov’s voice to be strong, measured, a voice that reminds one of important things, excited yet contained.
I came there in the evening. They said the plane with Gagarin would land at 04:00 a.m. They would take him straight to the embassy. He’d probably go to bed, but just in case he might need anything. Duty. Five hours to sleep and then a few hours on duty.
Gagarin, he is awake. I mean, I don’t know if he was asleep when they brought him in. There was light under the door. But he didn’t ask for anything. I thought, what could he want? It was a long flight. A different climate. I was sitting on a chair of an aristocratic design, I don’t know where it came from, maybe Castro had hauled it from somewhere. It smelled of tobacco. That’s why they took it out of Gagarin’s room — he can’t stand the stench of tobacco. If he comes out now and offers me a walk, what should I do then? Shall I report it? Go on a promenade in Havana at night? I started thinking about possible scenarios. We’d go to a bar and they’d recognize him, of course. The girls will be on fire. Especially Millie. She’ll happen to be there. What would I do then? And more importantly, what would he?
At nine in the morning, I heard footsteps in the hallway. They didn’t wake me up, I just lifted my head. The lieutenant had arrived. From Moscow. He knocked on the door, and I thought it must be some sort of ritual, a morning routine. It never occurred to me to get angry or hold a grudge at times like these. Grudges are something soldiers need to wipe out. It turns out I wasn’t useful at this time. Well, that’s what it is to be in service. The country needed those eight hours of my life, and I gave them up. Gagarin answered almost immediately after the knock on his door and came out into the corridor looking fresh. He turned to me as if he were aware I had been here all along. He nodded dryly, said hello and shook hands with the lieutenant.
When the footsteps died down, I had to debrief. As I passed the open door of the room, which could now be called his room, I looked inside. On the white blanket of a neatly made bed lay a book. It had to be from our modest library. I didn’t shut the door.
As I passed by the cabinet at the entrance to the ambassador’s reception room, I flicked my hand over the spines of the books in it. The Old Man and the Sea was between the code of diplomatic service and a book that I can’t talk about, because I have said too much already, which is unusual for me.
What did I do after I was debriefed? I had a meal and went to sleep. The five hours I had left. It was no surprise that I was appointed to the night shift again.
Gagarin came back to his room at ten-thirty. I was summoned and went straight back to my chair, grabbing The Old Man and the Sea on the way. I did not see Gagarin, the door was already closed.
The corridor light was barely enough for me to distinguish the words, but reading made me drowsy. I put the book aside and wondered if the translator had ever been to Cuba.
That wind chased palm leaves against the backdrop of palaces with shabby columns. Some strange people on the embankment thought they were communists. The book was rich in detail.
The door opened and Gagarin’s head appeared in the opening. Without a cap, in a shirt worn outside trousers, and in socks he was still the Gagarin. History seemed to draw a white line at his feet. The line was moving ahead of him, and when it reached you, it compelled you to get up and get tense.
“Good night, Comrade Senior Lieutenant, what is your name?”
“Valentin.”
“And by your father?”
“Valentin Ignatyevich.”
“Pleased to meet you,” he held out his hand, his face was sturdy, but he looked tired, “comrade senior lieutenant, do you speak Spanish?”
What was I to answer? Of course, I told the truth.
“I have a favor to ask of you, Valentin Ignatyevich, a personal favor. I’m flying away the day after tomorrow, and tomorrow evening I need to meet someone, would you help me?”
“I’ll do my best, Comrade Major. What’s it about?”
“Would you call me Yuri Alekseyevich? I think we’re of the same generation.”
“I have no problem with that.”
“It’s not a request, Valentin Ignatyevich, it’s a suggestion. By the way, one of my friends is Valentin Ignatyevich. A cosmonaut.”
“Wow.”
“Valentin Ignatyevich, I need to meet a man named Gregorio Fuentes. He has no middle name. He’s a local. I wanted to see him. Before I leave for Moscow.”
“Let me write down his name, Yuri Alexeyevich.”
“Why, you have been trained to memorize,” he winked at me, and smiled involuntarily, naturally for the first time.
“Valentin Ignatyevich, could you try and make it quiet so that it doesn’t become common knowledge by tomorrow’s night. Low profile. We’ll take a car and go there together, if you drive. But we could hire a driver as a last resort.”
“I’ll try, Yuri Alekseyevich, I’ll try. Thank you.”
“What for? I’ll be thanking you. Tomorrow.”
I was embarrassed by my stupid “thank you”. I sat back in my chair right away. Gagarin started, shook his head, and went back to his room. No idiotic “good night” ensued.
In the morning I heard the lieutenant’s footsteps again, and then the banging of the door against the floor limiter. Gagarin turned to me as he was leaving and asked: “How’s it going, Valentin Ignatyevich?” A brief pause was enough for him to throw a glance at the lieutenant and make his way down the corridor, leaving me utterly confused.
I was walking down the dusty street of Havana. Flooded with sunlight, it was as white as God’s waiting room. It was my sleeping time, and I confess the thought had crossed my mind. But Gagarin, and now. Why?
I went into the bar. There was no chance of meeting bitches here at this hour. Ivan asked me to translate and explain the meaning of the word to them. They laughed.
Only the owner, Warmod, was at the bar. Naturally.
“Comrade Officer, at this hour! You are welcome. Happy hour for you always works for us.”
He spread his arms. The skinny bartender behind the counter was hunching as if he were assembling a hand grenade under the stand. Bartenders all looked the same here, I’ve stopped memorizing their names at some point.
“I have a confidential question for you, señor Jimmy.”
“Of course, Comrade Officer, of course! I will offer you a shot of whiskey along with my answer.”
“Where do you get your whiskey?”
“Your colleagues like whiskey, everybody likes whiskey, even I like whiskey!” he smiled, making it clear that the line of our conversation was a dead-end.
“All right. I need to know where Gregorio Fuentes lives.”
“Don’t you know, Comrade Officer?”
“Don’t treat me like an idiot, señor Jimmy.”
“Yes, sure, I’ll jot down his address for you.”
“Thanks for the whiskey. One more question, also confidential.”
“I’m on to it!”
“So…”
“The fisherman.”
“The fisherman?”
“Proud as a thousand proud men. And he never took the fish. What’s there to be proud of?”
I was relieved and laughed as I realized he could definitely keep a secret, since it had turned out that way. I patted him on the shoulder and left. I still had two hours to sleep, and the business was settled.
I got up from my chair eager to eavesdrop on what Gagarin and the lieutenant whispered about in the corridor, and then Gagarin came out alone and held out his hand, as if we had not seen each other that morning.
I chose to play along and pretend we hadn’t.
“Any news, Valentin Ignatyevich?” he would not let go of my hand.
“Yes, I have his address. Right here with me.”
“Damn it, I have to go,” he said, holding his head low deep in his thoughts.
“Valentin Ignatyevich, can I send you to bring Volodya?”
“The lieutenant?”
“Yes, thank you. I have to change now.”
“Do you want to go right away, Comrade Gagarin?”
“Yes, right now. We’ll go together, Volodya will arrange a car for us.”
A heavy black embassy car was not adapted to driving on sand, even though it was compacted. Nevertheless, a boardwalk fence got caught in our headlights, with a cloth hanging on top of it and palm trees swaying in the dark sky. The sea was not far away, authentic, wild. Not like in the city.
Dogs started barking. Something familiar tingled inside.
I was the first to open the door and step out, breathing in the stuffy vapors of the night, pervaded with fragrances like a cheap sweet wine.
Gagarin followed, despite my sign to stay inside the car for a short while. We walked along the dark fence, waddling in the sand in our shoes. A stout old man met us at the gate, a cigar illuminating his angular face quite poorly.
“Buenas noches, we are looking for señor Gregorio Fuentes.”
“You are not from the police.”
“No, we are from the Soviet Union.”
“Nice to meet you. What time is it over there? It’s getting kind of late here.”
“The man with me here is Yuri Alexeyevich Gagarin, the first cosmonaut.”
“I know who Gagarin is,” Fuentes suddenly turned abrupt and indifferent.
“Good, he knows who you are, he came to meet you and talk to you.”
“Then I’ll get some rum and will go to the boats.”
“But he doesn’t drink alcoholic beverages.”
“Would you care for some rum, Comrade Gagarin?”
“Call me Yuri Alekseyevich, Valentin Ignatyevich, we’re going to drink together.”
He gave his hand to Gregorio, and Gregorio held out his.
The closer we were to the shore, the hotter it got, and the harder the sea salt licked my face. Gagarin took off his jacket as we walked; he was behind me, followed by Gregorio who carried a basket. Gagarin nodded at me: do as I do. I followed his lead, took off my jacket and carried it in my right hand. It was my working hand.
I peered into the darkness trying to see boat lights, but there was nothing to be seen, not even the moon. Some mysteriously illuminated objects did stand out from the darkness and we noticed the high bow of the longboat ahead. We all saw it, I was sure we were going that way, and soon we got there.
The boat was unbelievably high, and we had to walk along its side to see the rope ladder somebody had thrown overboard. Gregorio was the first to climb up and gave Gagarin a hand, and then they both pulled me up.
I threw my leg over and sat on the boat side, trying to figure out a way to proceed. It turned out that the deck of the boat was raised high to accommodate for ample catches, and we sat in the middle of the deck on banks, resembling park benches. Gregorio busily arranged the glasses and uncorked the bottle. Or rather, it was already uncorked, he just took the cork out. He placed himself across from us. We couldn’t see each other’s faces. We could hear the waves throwing onto the shore and see Grigorio’s silhouette. The water hitting the stern made an unusual disturbing sound.
Apparently, Gregorio was used to navigating in the dark. Gagarin was not far behind. With a single precise move, he picked up a glass of rum and made a sip. I knew where my glass was only by the sound of pouring alcohol. I clenched it with my fingers and would not let go of it for fear of losing it again in the dark.
My jacket was lying somewhere nearby, I hoped it was on the bank, not on a fish-smelling deck.
“You will pay me twenty dollars for my story, señor,” said the silhouette of the fisherman to me.
“He will pay ten.”
“Gregorio Fuentes wants thirty dollars for the talk. That’s ten from you, Yuri Alexeyevich, and twenty from me.”
“Valentin Ignatyevich, tell him we won’t pay anything if he likes what I have to tell him. But if he doesn’t, we’ll pay him what he’s asking.”
I translated. Fuentes grinned.
“If you have something to tell me, then you have a deal!”
He addressed mainly Gagarin. They were sitting opposite each other. I was the interpreter, and if I could also see faces, it would be much easier for me, as I was used to listening and reading lips in situations like this. The glint of the smoldering embers of the waves — the only thing my eyes could detect — roughly outlined the faces and the contour of the boat.
Gregorio began by telling how he had met Ernest Hemmingway at sea when the writer’s boat ran out of fuel. He spoke as if reading by heart. He was in Cuba when he was six years old, his father was also a sailor and they had a tough time. Then he told a joke and laughed at it himself. Gagarin sat silent, holding a rough wide glass in his hands. He seemed to be listening to Fuentes as one listens to music. He didn’t need my translation.
“There will always be sailors,” Gregorio said, as if he’d run out of words. He stopped talking and took a sip.
“If I come to live here, in Cuba, will you teach me everything about it?” Gagarin spoke quietly, confidently and slyly, it was clear that he was getting somewhere.
Fuentes laughed!
“Only if you share your Nobel Prize with me! I’ve already been promised one, really.”
“Gregorio, have you read The Old Man and the Sea?”
“I don’t need to. I wrote it.”
The curtain of clouds got blown up by moonlight, and it became clear why there were no stars in the sky, though two or three did break through. At last, we could see the space around us: the stern of the boat in unreal light, the ash-colored sand, the fishermen’s footprints on it, each other.
“Isn’t the sea like the sky?” Fuentes asked, but I decided to translate sky as cosmos. Gagarin paused, and then asked me what was the Spanish word for space.
“Wouldn’t it be espacio? I’ve heard that word a thousand times, and it hasn’t been said in this sentence.
“He said sky, Yuri Alexeyevich.”
“Thank you, Valentin Ignatyevich,” Gagarin said without a tinge of reproach.
“Can’t tell. I don’t know the sea. I grew up on the ground and then in the sky.”
“Describe your journey to me and I’ll tell you,” Gregorio became more casual for some reason, and I decided to convey it in translation.
Before he began, Gagarin took another sip.
He spoke facing the waves, pausing, choosing words, as if he had already told it in a foreign language, and I heard every word perfectly and translated as best I could.
“I was preparing for weightlessness, or rather, I was being prepared, g force, for everything, even for death. I met with a psychologist a few times. I had been in the stratosphere before, technically it is very close to space, similar sensations. That’s what happened when the engines started.
This time he did not help himself with gestures, no guilty smile, not a trace of it even in his voice… It made me feel uncomfortable. I saw a tired man, not ashamed of his fatigue.
Below, as far as I could see, was the spectrum, from purple to blue, and white clouds of the atmosphere. You don’t see that from an airplane. It was kind of backwards. No death followed, of course, and I had no fear either. When I look at the sea, I feel that it is alive, that there is life in there. The planet from above seemed lifeless. No trace of life at first glance. We are hiding quite well down here on Earth.”
“I used to live in Tenerife, I saw swimming turtles. They’re strangers both in the water and on land,” Gregorio waited until I finished translating, before he added this. He listened attentively, gazing into the blackness, where the sea would come through in the morning.
Gagarin looked at him, but not into his eyes. It was obvious that he did not need the interlocutor now.
“I was informed that the connection would soon be disrupted as I was approaching the shadow side. Then it got dark, quite abruptly, and my eyes began to adjust for the starlight. Kind of like here. I couldn’t see well. I looked at the disk of Earth and saw it blend with the atmosphere, turning into a blade, and then the atmospheric light disappeared altogether. What did I see there? I don’t know. The folds like the bark of a huge tree, thick trunks, the intertwining and the shadows of those trunks… Then I saw the eyes of God, and those black eyes of God belonged to the head of a tortoise. The eyes were watching me. Until they disappeared from sight, and I flew for a long time over the lower surface of the shell, plates of unequal size, knobby and dusty. I peered into the hollows and thought first of my eyes, and then I had to use the remaining time in shadow to prepare my report.”
I became silent as I finished translating. It was awkward, I felt the urge to undress and jump into the water, but suddenly I knew I was afraid to even go near.
“What about the paws?” Gregorio asked.
“What paws?” Gagarin looked at me as if I had asked that question myself.
“What kind of paws did that turtle have? Webbed or clawed?” Gregorio spread his arms to the sides, imitating the movement of a swimming turtle.
“I did not see the paws,” answered Gagarin, “the disk of the atmosphere blinded me, then I emerged into the light.”
“It’s a pity, said Gregorio,” it is important.
“Look, señor Fuentes, I ask you not to tell anyone about this encounter,” I said, turning to Gregorio.
“Valentin Ignatyevich, please don’t do that — what is said is said,” Gagarin put the glass on the deck planks.
“Yury Alekseyevich, shall we go already?”
Frankly speaking, I was burning to leave.
“Will you express my gratitude for the meeting.”
“I translated, and Gagarin nodded in confirmation.”
“Twenty dollars, señores,” Grigorio smiled.
“Yes, of course… didn’t you like our story?” I reached for the money.
“I knew all that already,” he nodded at Gagarin in response, taking the money from me.
We all got up and took turns shaking Gregorio’s hand, though we still had to go all the way back to the car together.
At this point Victor turned the page of the magazine, he remembered the ending all too well and there was no point rereading it. Then came the article about “Buran”, about the coming manned flight, the interview with the cosmonaut with a strange surname Wolf, the photo of huge “Cossack”, the plane that took off with “Buran” on its back, like a mother taking her child away from danger. The green fields behind the runway made for a great photo.
He closed the magazine and returned to the workshop’s window.
“All right, I’ve looked at your chain,” the watchmaker took the magazine and put it on top of scattered watch gears on the table.
Yuriy Serebriansky, Almaty
Edited by: Lyudmila Safronova, Ablai Kazakh National Pedagogical University and Margarita Schönenberger, University of Lausanne and Yana Hugentobler, University of Zurich