«ИДТИ СКВОЗЬ НЕБО НЕОСТОРОЖНО»: ПОЭТИЧЕСКИЙ СБОРНИК ЕКАТЕРИНЫ ВЕЛЬМЕЗОВОЙ «ВРЕМЯ, КОНЕЦ И НАЧАЛО»
«Время, конец и начало» (Тарту, 2021) – это первый поэтический сборник видного российско-швейцарского лингвиста Екатерины Вельмезовой, которая с детства пишет стихи и вот уже несколько лет переводит поэзию с эстонского, французского и немецкого языков на русский. Ее книга также является триязычной: наряду со стихами на русском, которые составляют ее большую часть, несколько текстов написано по-эстонски и по-французски. В названии сборника удивительно лаконично выделена как его главная тема – время, так и связанная с ней основная мысль о присущей времени цикличности, закольцованности. Разделы книги, в свою очередь, указывают на это обостренное восприятие автором времени как некой важнейшей сущности, пронизывающей течение жизни. Все, однако, начинается с начала – с детства в разделе «На грани детства и письменного стола»; «Автопортреты времени» напрямую подходят к теме, тогда как стихи в следующем разделе – «Из эстонских тетрадей» – практически по месяцам совершают годовой круг. Жизнь в итоге состоит как из декабрей, январей, июней и июлей, повторяющихся уже в который раз, так и из неутомимо приходящих друг другу на смену утр, дней, вечеров:
Серенький день. Неделя. Три.
Дождь. Апрель. Les jours et les nuits.
Ночи и дни. Дни напролет.
Стрелки часов. Полгода – год.
Книги. Картошка. Зашитый тюль.
Июнь. Безразличье. Конец.
…Июль. («Был со мной – и ушел. человек», с. 41)
Бег времени – это боль расставания с любимым человеком, который все больше удаляется, счастливые моменты, проведенные вместе, кажутся уже чем-то призрачным; времени при этом не всегда удается излечить опустошенную душу. Стихотворение «Серый птенец лебяжий» хорошо иллюстрирует этот процесс течения времени, приводящего к забвению:
серый птенец лебяжий
царственным лебедем станет
утро растает в полудне
полдень в тумане
встреча станет прощаньем
прощанье будет прощенье
дни превратятся в память
память в забвенье (с. 59)
Время и его восприятие представляются чем-то крайне парадоксальным и составляют саму эссенцию жизни: «этот день длится много лет» («Непонятное, злое прощай», с. 39), «длятся минуты – короток век» («Февраль. На смерть бабушки», с. 101), «День прошел или много лет? / Это было? Не было? Было?..» («Март. Бывшему городу N», с. 105), «Ce qui n’a pas eu lieu, / Aurait duré toute ma vie…» («Ce qui n’a pas eu lieu», с. 47). В качестве двух временных полюсов, размеряющих отрезки жизни, выделяются «сомнительный», похмельный январь («может быть хуже? наверное, редко», с. 97), приходящий на смену Рождеству, «предновогодним небылицам», «суете без правил» и «светло-счастливому слову праздник», и июль, когда время имеет способность останавливаться на непродолжительный срок, так что «вместо времени – птичий шепот» (с. 113):
беззимний скривнус. дождь холодный
бесснежье. слякоть. Темнота
снаружи – боль и пустота
внутри – бесснежья дождь холодный
по кругу – жизнь, по кругу – дни
январь – который год – по кругу
закрой глаза. замри. усни
и сну поверь – как верят другу (с. 99)
Так, круговому, рутинному январскому времени противостоит замершее июльское время:
где-то в разноцветной середине июля
время замирает на две-три недели
и за это время светлеет мудрость
пишутся книги и рождаются птицы
в это время так тихо спится…
А глаза открываешь – и –
Август, утро.
Апогей лета – это то самое бурление жизни, которое наполняет лирическую героиню простым и очевидным счастьем:
убежать от людей, от обид и от бед
туда, где небо землей согрето
и почти дожить до осенних лет,
чтобы так страстно влюбиться в лето («Июль. Земляника», с. 113)
Если в сборнике в целом преобладают меланхоличные и тревожные ноты, а лирическая героиня уже во втором стихотворении под названием «Попытка автопортрета» заявляет о себе: «Я – Ее Величество Грусть» (с.11), то по мере приближения к финалу книги строки все больше пронизаны радостной тональностью, появляются слова «родной», «уютный», «счастье», «наслаждение». Постскриптум к книге уже напрямую говорит о лучшем времени жизни, которое всегда неизменно возвращается:
P.S.
И лучшее время жизни – снова
И снова прошел почти год…
Пусть мне приснится забытое слово (с. 131).
Кажется, что и черно-белые графические рисунки, напоминающие технику эстампа, автором которых является Екатерина Вельмезова, призваны проиллюстрировать именно этот кругообразный характер времени. В представленных растительных мотивах каждому изгибу идет навстречу другой изгиб, создавая тем самым эффект закругленности, закольцованности; дугообразные линии соединяются и повторяются, всегда при этом избегая симметрии. В процитированном выше стихотворении «Попытка автопортрета» героиня упоминает картину Джеймса Уистлера «Симфония в белом». Скорее всего, подразумевается первая из трех работ 
художника под данным названием 1861 года, на которой он изобразил свою рыжеволосую возлюбленную в белом платье на белом фоне. Кажется, однако, будто Уистлер вдохновил автора не только воплощенным им женским образом, но и своей графической подписью в виде монограммы-бабочки, которая словно получает свои вариации в рисунках сборника. Эпиграф к нему к тому же проводит метафорическую параллель между бабочкой и листом, возникает мысль, не нарисованная ли бабочка Уистлера таким образом «села» на ладонь протагонистки:
Хотела поймать падающий лист –
А это оказалась бабочка!..
…И она сама села на мою ладонь (с. 5)
Вслед за темой времени следует тема различных пространств, перемещения между ними, переезда, сбора, дороги, возвращения в одни и те же дорогие сердцу места, а также отъезда и расставания. Возникают, таким образом, Швейцария, Эстония, Литва, Москва. Пространство в стихах Екатерины Вельмезовой наполнено говорящими мелочами, предметами вещественного мира – не чем иным, как семиотическими знаками…
Собираю в коробки – картонные книжки,
карманные крошки, сухую листву,
от заслонки задвижку, дощечки и крышки
и глазурь для рогаликов к рождеству.
Да, и еще не забыть бы перо попугая…
а что нужно для счастья – я толком снова не знаю («Переезд», с. 67).
Приведем в качестве примера московский «набросок», который очень тонко, всего в нескольких штрихах передает атмосферу столичных квартир, выводя ее на метафизический уровень. Здесь мы также наблюдаем прием графической поэзии, которая, в отличие от иллюстраций, стремящихся к закругленности, имеет остроугольную форму:
китайской тушью
на глади неба
рисую невод
немых гаданий
чужих пророчеств
слепых клетушек
московских комнат
где топчут вечность
в похмелье ночи
в немытых чашках
мешают небо
глаза подводят
фальшивой тушью (с. 65)
Как нечто неминуемое в этом наложении времени и пространств – вопрос о собственном месте и о том, кто же я. В данном поиске протагонистка порой становится поистине беспощадной к себе, так в стихотворении «Пустая» возникают пронзительно-щемящие слова: «и вот осталась / одна вне стаи / стою пустая» (с. 73). В стихотворении «Болезненный надлом бытия» это вопрошание приобретает форму «гаданья на белой ромашке»: «я – не я, я – не я, я – не я…» (с. 81). «Я» – это также тело, тело, ощущающее сильную физическую боль. В разделе «Mes hôpitaux» героиня говорит о своей болезни, так что строки в итоге приобретают вполне терапевтический характер («мы выдержим все – я и бумага» (с. 27)). Стихотворение «Злую боль я превращу» звучит как заклинание или заговор, попытка приручить, преодолеть, преобразить страшный недуг в нечто абсолютно противоположное – не иначе как в счастье:
серый страх я превращу
в серых сероголосых птиц
пусть они улетят
но сероголосых птиц не бывает
и скорого они возвратятся
поющими трепетно-звонко
а потом
я приду к ним
на летний цветущий луг
и добрые серые птицы
споют мне о счастье (с. 29)
«Я» в поэзии Екатерины Вельмезовой получает особенно эмоциональные и чувственные акценты в строках о любви. Один из разделов сборника так и называется: «Любови, singularia tantum», что по сути означает, что любовь так или иначе одна. Через сближения и отдаления, моменты гармонии и режущую боль разлуки высвечивается это уникальное чувство. И как бы ни складывались любовные отношения, вопреки всей их очевидной сложности, состояние влюбленности – то самое ценное, что наполняет жизнь:
Quand je ne suis pas amoureuse,
mes heures, mes craintes et mes nuits –
même bien remplies, sont vides,
sont vides, sont grises, sont creuses…
Pourquoi ne suis-je pas amoureuse?…
Стихи сборника написаны мастерски, обращают на себя внимание как игра с формой слов и их созвучием, так и синестезийные метафоры: «прозрачный шепот ручья», «бесцветные, ярко-зеленые мысли», «la couleur du temps», «сероголосые птицы»; а также выразительные звуковые метафоры: «охрипших листьев плеск бумажный», «дождь шелестит по клавишам крыш», «птичий шепот». Есть среди рисуемых образов и остроумные находки: «крем для мыслей на каждый день», «всем нам – улиточкам Господа Бога». В лирике Екатерины Вельмезовой, кажется, нет ни одной фальшивой ноты, каждая строка звучит très juste, и, даже когда на пике лета «пишутся книги и рождаются птицы», это производит сильное впечатление. Есть несколько интертекстуальных отсылок, среди авторов Михаил Лермонтов, Сергей Булгаков, Поль Верлен, Даниил Андреев, Яан Каплинский. Каждое стихотворение книги воссоздает свое особое настроение, поражает тонкий психологизм этих коротких зарисовок, которые оставляют уютное чувство чего-то крайне знакомого и близкого.
Aleksandra Krasovec, Institute of Slavic Studies of the Russian Academy of Sciences
Иллюстрации:
Екатерина Вельмезова. Графический рисунок
Джеймс Мак-Нейл Уистлер. Варианты подписи-бабочки (1859–1880), Boston Public Library
Edited by: Elena Denisova-Schmidt, University of St.Gallen, (HSG) and Olga Burenina-Petrova, University of Zurich & University of Konstanz