РЮДИГЕР
Ему было двадцать или около двадцати. Они приезжали сюда учить русский. И он приехал. Высокий, красивый юноша. Широкая улыбка. Не похоже, чтобы у него были проблемы. Он приходил на занятия, они все казались очень свободными. Он схватывал все на лету, вот уже рассказывает, как провел вчерашний день. А, ничего особенного, виделся с друзьями.
И вот, я свободен на несколько месяцев. Они не поняли меня, как всегда. Я не обязан больше притворяться, на чужом языке я могу говорить все, что захочу, главное – говорить правильно. Если получится. Уже знаю о своей свободе, представляю себе эти дни, в незнакомом городе, на чужом языке.
Я стал замечать, что он ведет себя странно. Нет, просто он мечтательный. Он из Германии туманной… или туманные плоды? Взгляд его блуждает, он смотрит в окно, ослеплен. Появились друзья. Ему здесь очень нравится, он так и сказал. Сказал, что счастлив.
Уводи меня, город, в свои переулки. Цвет после короткой ночи, будто ночи и не было. Сизый, вот новое слово. Бело-серый, черно-синий, холодная вода. Ничего не хочу, у меня все есть. Комната, еда, всего всегда будет достаточно, а если нет – можно найти. Я выпью еще – и еще, я мыслю, следовательно, выпью еще. Пусть время остановится, пусть меня никто никогда не найдет.
Однажды мы поплыли на Валаам на трехпалубном теплоходе А.С. Попов. Построили его, кстати, в Германии. В тот раз он вез немецких студентов на Валаам. Мы бродили по этой высокой земле, земле уже исчезнувших ужасов. Все страдания проходят, каждое утро не выполняет обещания. Мечтали ли они о новом рассвете? И вот уже вечером, когда цвета ненадолго сгустились, переливались черным и синим, я увидел его на третьей палубе. Случайно увидел.
Возможно, я выпил больше обычного. Я не помню, а что помню наверно – как же хорошо мне было. Я смотрел на воду, день медленно исчезал, в ней отражались береговые тени. Следил за волной, которая тянулась от теплохода, и пытался поймать в волнах свое отражение. Иногда мне казалось, что я себя и вправду вижу, счастье разливалось во мне горячими тонкими узорами. Вдруг мне стало все равно – звонки родителей, вопросы, угрозы. Пусть оставят меня в покое! А я останусь здесь. Здесь, утону в своем отражении. Мне казалось, что я слышу пение, мелодия то соскальзывала в белую пену, то вновь показывалась на гладких темных водах. Моя душа растаяла в этой дальней песне… Я не знал и сам, что чувствовал, потому что меня уже не было.
С бутылкой в руке, смеясь, он собирался прыгнуть в воду. Он говорил что-то на смеси русского и немецкого, или просто напевал и смеялся. Он перегнулся через бортик, рука почти соскользнула. Я бросился к нему, схватил за рубашку, с силой дернул на себя. Он, или его тело – отступили. Он был не в себе. Улыбался – ну что же, как сумасшедший, по другому не скажешь. Сразу же подумал – а зачем? Все вокруг столпились, расспрашивали его, а он даже не отвечал ничего, только улыбался, улыбался.
Что-то мне от них досталось, ничего не поделаешь. Тяга к определенности. И все действительно определилось. Мне было хорошо, даже спокойно. Я был один, когда хотел быть один, и всегда находил друзей, когда хотел их найти. Я гулял по ночам, ненадолго засыпая под утро, иногда – где придется. Всегда находился тихий угол, в котором я сворачивался как довольная черная кошка. И никогда-то мне не было плохо или грустно. Я ловил каждое движение воды, и река говорила со мной.
Последний раз я видел его в забегаловке на Чернышевской. Я зашел перекусить что-нибудь, он был там в компании неразборчивых, неразличимых лиц. Совсем недалеко от места наших занятий. Извините, профессор, но я ведь все выучил. Он улыбался. Похудевший, с запавшими глазами. Он был близок к тому, чтобы потерять себя, но пока что – улыбался все так же. Ему очень здесь понравилось. Потом он пропал совсем, никто больше не говорил о нем.
Yaroslava Zakharova, Ludwig-Maximilians-Universität München
Edited by: Edited by: Margarita Schönenberger, University of Lausanne and Lyudmila Safronova, Ablai Kazakh National Pedagogical University