«И СНОВА СТАНЕТ ЯСНО, ЧТО ЛЮБОВЬ БЫЛА ТОЙ СИЛОЙ, ЧТО ВСЕГДА СПАСАЛА…»
Кибальник Сергей Акимович (писательский псевдоним – Сергей Кибальчич) – ученый, ведущий научный сотрудник Института русской литературы (Пушкинского Дома), доктор филологических наук. Автор двенадцати книг по истории новой русской литературы, а также двух литературно-художественных книг: «Поверх Фрикантрии, или Анджело и Изабела. Мужской роман-травелог» (2008), «МВитьки. Стихи и “прозы”, соображенные ночью на двоих и на троих J on- и off-line» (2017, в соавторстве с поэтом Виктором Мальцевым). Член редколлегии научных журналов «Филологические науки», ”Specimina Slavica Lundunensia” (Lion, France). Литературно-критические работы, а также стихи и прозу публиковал в журналах «Нева», «Звезда», «Знамя», «Волга», «Лиterraтура», «Формаслов», газетах «Русская мысль», «Литературная газета». Ведущий YouTube канала Русская классика с Сергеем Кибальником. Живет в Санкт-Петербурге.
— Дорогой Сергей, добрый день! Я обращаюсь к Сергею Кибальнику, хотя у Вас есть еще одно имя, которым Вы пользуетесь как писатель. Какое это имя и почему?
— Добрый день, Ясмина. Чтобы самому не запутаться среди различных моих «я», для своих литературно-художественных публикаций я пользуюсь псевдонимом «Сергей Кибальчич». Каков смысл в псевдониме, если он такой прозрачный? Конечно, за такой псевдоним не спрячешься, в заблуждение никого не введешь: дескать, это вовсе не я, Сергей Кибальник. Но ощущаешь некоторую свободу. К тому же я чувствую себя в привычной для меня игровой стихии… Тем, у кого русский язык родной, «Кибальчич», с одной стороны, напоминает о Мальчише Кибальчише из «Сказки о военной тайне, Мальчише Кибальчише и его твердом слове» Аркадия Гайдара, героически погибшем в борьбе с «буржуинами», а с другой – о революционере-народовольце Николае Кибальчиче. Последний был не только участником первомартовского покушения на царя Александра II, в результате которого тот был убит. За несколько дней до казни Николай Кибальчич разработал оригинальный проект пилотируемого ракетного летательного аппарата. Некоторые мои знакомые говорили мне, тем не менее, что этот псевдоним – слишком политизированный и радикальный. Однако я всегда считал, что литература не может быть вне политики и, к сожалению, события последнего времени доказывают мою правоту.
— Писатель и литературовед – трудно ли это? Как разговаривают между собой два Сергея, Кибальник и Кибальчич?
— Чехов описывал меняющееся со временем соотношение литературы и медицины в своей жизни как постепенное превращение литературы из любовницы в жену. В моем случае уместнее сравнение с братьями – только, наверное, не родными, а сводными. При этом литературовед все время пытается отравить писателя, как Клавдий отца Гамлета. Но тому каким-то чудесным образом все-таки удается выжить и остаться на сцене – правда, только в виде Призрака. Дело в том, что стихов или прозы я пишу гораздо меньше, чем хотел бы – в значительной степени, как мне самому представляется, вследствие монополизированности и неразвитости писательского рынка в России. Мои литературоведческие работы востребованы, охотно печатаются, читаются и приносят мне насущный хлеб, а литературные произведения – как и у большинства российских писателей – это «чистое» творчество. В нем нет ни моей, ни чьей-либо еще практической заинтересованности. Понятно, что при таких условиях царствует в «датском королевстве» литературовед Клавдий. Пользуясь случаем, отошлю к одному из моих последних и актуальных моих выступлений в печати как литературоведа.
— К какому читателю Вы как писатель обращаетесь?
— На этот вопрос я предпочел бы ответить, приведя одно мое давнее стихотворение. Думаю, что оно у меня одно из лучших:
ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТЬ СТРОК О ЛЮБВИ
До свидания город, в котором так много аптек и нотариусов, –
До свидания город, в котором хотел бы состариться,
До свидания город, в котором так солнечны лица, –
До свидания город – провинция и в то же время столица!
До свидания город, который хоть в прошлом, но в будущем,
О котором теперь никогда ни за что не забудешь ты!..
Это город, где так хорошо по утрам гипотоникам
И где ты целый день напролет будто пьешь все джин с тоником,
Где весной каждый год наполняет вода арыки,
Где с тобой мы давно повстречались и стали недавно близки,
Где машины шумят, словно бурные реки в горах,
Где весь смысл заключен не в явлениях и не в словах,
И откуда по слухам свой путь начал Аль-Фараби,
И где вовсе, должно быть, не мерзнут зимой воробьи…
Город этот едва ли не полным составом таксует –
Но ведь всякий другой перед ним непременно спасует,
Потому что – и сам бы я в то ни за что не поверил! –
Подвезла нас за так с самых гор чета пенсионеров…
Город яблок и город различных древнейших племен –
Город, где твоим именем стал я навеки клеймен,
Где мог только мечтать о тебе, как старик о токал,
И где я, наконец, получил все, о чем лишь мечтал:
– Ты хотел ведь – на, пей – вот тебе этот полный бокал,
Раз уж, сам не заметив того, стал и ты аксакал!..
Кто бы знал, что не очень-то был уж и счастлив султан,
Когда жен он считал и глядел на свой чудный фонтан?
Ведь для счастья не нужно так много различных красот:
Быть с любимой одной – высший дар из Аллаха щедрот!..
Город, где наши руки всегда меж собой сплетены,
Лишь протянешь твою – и вот снова они сведены.
Где для нас забронируют враз весь отель для двоих,
Кошаки песнь любви нам споют, будто бы для своих,
Где навстречу влюбленным всегда приплывет «Белый кит»
И, им путь освещая, весеннее солнце летит…
Как в Аксайском ущелье, вдвоем мы, как прежде, бредем,
Рядом с нами приветно шумит горный тот водоем,
А что я не с тобой – только сон. Мы его и рукой разведем.
Видишь, вот по траве, чуть дыша, глаз с тебя не сводя,
Вдоль каштанов скользит, будто я, тень дневная моя…
К какому читателю я обращался в этом стихотворении? Наверное, к такому, как я сам.
То есть к человеку, который кое-что пережил и задумывался о смысле того, что с ним происходит…
— В своем романе «Поверх Фрикантрии, или Анджело и Изабела» Вы, в некотором смысле, играете с читателем. У читателя есть определенные ожидания и Вы, как мне кажется, рассчитываете, что они есть…
— Да, но это все не так уж важно. Важно переживание – счастья любви и несчастья расставания с ней. Которые проецируются в романе на трагизм вечного несовпадения между Эйлинией и Фрикантрией.
— «Фрикантрия» – это любовный роман и «мужской тревелог», но он, на мой взгляд, вписывается в так называемый «университетский роман», наподобие романа Дэвида Лоджа, «Мир тесен» (David Lodge, „Small World. An Academic Romance“). Согласны ли Вы со мной?
— И да, и нет! «Университетский роман» – это такой уютный, но довольно беззубый жанр. А я попытался во внешние рамки университетского романа вместить историю любви России с Америкой, которая кончается немногим лучше, чем шекспировская «Ромео и Джульетта»… К несчастью, при этом я оказался бОльшим пророком, чем мне хотелось бы быть.
— Шутка, которую Вы хорошо понимаете, просвечивает романный текст, но она находится и в поэтическом дискурсе. В «Витьках», опубликованных вместе с Мальцем Питерским (Виктором Мальцевым), Вы, между прочим, играете с языком. Какие языковые обороты Вам кажутся самыми близкими и интересными?
— Пожалуй, в приоритете тут не языковые обороты, а порождаемый не только игрой слов, но и игрой ситуаций смеховой катарсис.
Как, например, вот в этом нашем с Виктором «Достоевизме»:
я надпись тут на книжице увидел,
что Фёдор Достоевский идиот.
меня он этим, правда, не обидел,
но за державу мне обидно. Вот!
похлеще приведу я Вам явленьице.
хоть надписью не ошарашен той,
но все же это что за светопреставленьице:
«Гадюка
Алексей Толстой»?!
— Стоит ли в современной литературе играть с классикой? Я имею в виду классический текст русской литературы, героев, а также имена, биографию классиков…
— Так ведь без этого, пожалуй, и не бывает. Отошлю читателя к моему докладу «Мифологизация классики как форма существования современной русской культуры (От Быкова до Пелевина).
— Во время пандемии Вы «спасались» стихами. Что вы писали?
— Вместе с поэтом Анной Лексиной мы написали стихотворный «батл» «Стихи, написанные ночью в эпоху коронавируса». К сожалению, некоторые из стихотворений этого цикла удалось опубликовать только в усеченном виде.
— Несмотря на предсказания (не всегда многообещающие) будущего, у Вас, все-таки есть надежда. Надежда просвечивает как-то, надежда в любви, о которой Вы писали в стихотворении «Новые трихины»:
И снова станет ясно, что любовь
Была той силой, что всегда спасала –
Иль обрекала, если силы не хватало…
— Да, Вы правы, насильственная коронация части земного населения все же порождала у меня надежды на то, что все это постепенно устаканится. Цикл «Стихи, сочиненные ночью в эпоху коронавируса» заканчивается таким строками:
В ожидании невирусных дней
Стоит постараться не истратить понапрасну вирусные,
Может быть, наконец-то, позвонить тем, кому так давно собирался,
Пока еще для этого достаточно тех средств связи,
Которые обеспечивают нам наши мобильные старухи-процентщицы:L
Привет – привет! Посмотри, наконец, на своего старого знакомого
Хотя бы только мысленно дорисовывая его черты,
Пока для этого еще вовсе не обязательно оглядываться
В прошлое…
Но теперь я чаще пишу красками потемнее. Например, вот такими:
Говорят, что страус, спрятавший голову в песок,
Ничего не чувствует – ему хорошо,
Слышно только, как неподалеку звенит и резвится ручеек,
Никакой не подкрадется к нему тем временем ручеек,
Не накинет охотник ему на голову черный мешок…
Единственное утешение – это что печатать такие стихи, как и в советское время, особо негде…
Jasmina Vojvodic, University of Zagreb
Photo: © Sergei Kibalnik
Edited by: Gazinur Gizdatov, Kazakh Ablai Khan University of International Relations and World Languages and Lyudmila Safronova, Ablai Kazakh National Pedagogical University