Людмила Маршезан – писатель, эссеист. Родилась в Харькове, Украина. Получила высшее образование в Харьковском государственном институте Культуры. С 1984 года живет в Париже. Ее рассказы, эссе, очерки и воспоминания публикуются в Лондоне и Париже, Москве и Санкт-Петербурге, Владивостоке и Одессе. Вместе с мужем, профессором Сорбонны, открыла французскому читателю Байкал, Камчатку и Беловежскую пущу. Три книги об этих географических жемчужинах были опубликованы в издательстве L’Infini на французском языке и вошли в серию «Мировая сокровищница ЮНЕСКО». В 2018 году издательство «Алетейя» выпустило в Санкт-Петербурге книгу Людмилы Маршезан «Рассказы из Парижа». В 2020 году она стала лауреатом международного конкурса (в номинации эссе) имени дюка де Ришелье: Бриллиантовый дюк. В январе 2021 года – обладательницей медали имени Джека Лондона за вклад в русскую литературу и искусство.
НОРМАНДИЯ. ПО СЛЕДАМ МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ
И сознание, что это на час –
который может быть затянется –
как целый год затягивался – но от
этого не переставал и не перестанет
быть часом – мешает чему бы то ни было
по-настоящему радоваться, что бы то ни было
по-настоящему ценить.
Из письма М. Цветаевой С. Эфрону
20-го сентября 1938 г.
«Будущее все знают, не знают прошлого», – утверждают историки. Согласна, но сесть за штурвал «машины времени» и погрузиться в прошлое Марины Цветаевой – в период, определивший всю ее дальнейшую судьбу, мне помог внешний «щелчок».
В центре Парижа, на площади Пантеон в доме № 8 находится Литературная библиотека, которую по традиции Латинского квартала называют просто – Литера. Многие уже позабыли, что она носит имя известного в свое время кутюрье Жака Дусе (Jacques Doucet, 1853-1929). Он был заядлым коллекционером и щедрым меценатом. Жаку Дусе удалось приобрести 140 тысяч рукописей гениев эпохи – Стендаля, Бодлера, Верлена, – а также редкие издания книг, архивы известных художников, фотографии и семь тысяч произведений искусства. Это позволило создать уникальную Литературную библиотеку, фонды которой пополняются исключительно редкими экземплярами.
Посещать Литеру – это удовольствие. От пола до потолка – ковер книг. Единственное, что меня огорчало, – отсутствие произведений Марины Ивановны Цветаевой, Поэта, которого мы воспринимаем как близкого друга, сестру. Скажешь: Марина, и не нужно ни отчества, ни фамилии, каждый знает, о ком идет речь.
Однажды, в один прекрасный летний день, когда обезумевшие, разрываемые ветром тучи пролились проливным дождем, загнавшим меня в Литеру, и произошла эта случайная неслучайность.
В читальном зале библиотеки находится мебель, прозванная специалистами «трибуной». На ее наклонной поверхности так удобно перелистывать и рассматривать фолианты. За этим занятием я и застала библиотекаря, укоризненно смотревшего на мое мокрое явление. Его жест, наверное, означающий: «Stop! Не приближаться!», я истолковала как приглашение взглянуть на новинку. С черно-белой гравюры на меня смотрели знакомые глаза.
– Цветаева! – непроизвольно воскликнула я, одновременно удивленно и ликующе утвердительно.
– Вы угадали. Это ее письма из Нормандии и перевод «Бесов» Пушкина.
– Какое замечательное издание, – с энтузиазмом заметила я, но он строго уточнил:
– Шедевр! Тираж – 12 экземпляров. Ценный дар нашей библиотеке.
– Мне кажется, что это подарок русского человека.
Он открыл титульный лист, на котором значилось: Laboratoire du livre d’Artiste. Художник и издатель Сергей Шамшинов.
Библиотекарь удивленно взглянул на меня.
– Как Вы догадались?
– Все очень просто. Подсказали стихи Цветаевой:
Доктора узнают нас в морге
По не в меру большим сердцам.
Он улыбнулся, но прикоснуться к шедевру не позволил, а прочитал вслух письмо Марины Цветаевой к Ариадне Берг:
«Dives-sur-Mer (Calvados) 8 rue du Nord
18 августа 1938 г., четверг.
Дорогая Ариадна! Правда – дивное имя? Был у меня когда-то – ровно 20 лет назад! – такой стих (кончавший стихотворение):
… Над разбитым Игорем плачет Див
(Див – наверное, существо из «Песни о полку Игореве», думаю – полу-птица, полу-душа…)
Далее следовало описание поселка Див-у-Моря и комнаты, которую снимала Цветаева с Муром. Хозяин оказался русским, звали его Никита, и был он «отцом четырех нормандских детей, ни звука не знающих по-русски: за глаза старшего мальчика – непомерные, карие, жаркие (зачем ему такие?) – душу бы отдала».
– Дивная история. Благодарю Вас за чтение. Эти письма и будут мне служить путеводной нитью Ариадны.
– Куда же Вы?
– В Dives-sur-Mer!
Расстояние Париж – Див-у-Моря – 220 км. Филипп, мой супруг и верный помощник в моих исследованиях, нещадно гнал лошадиные силы автомобиля, и мы быстро подъехали к Лизье. В этот солнечный августовский день небесные художники тщательно выкрасили небо в голубое, без всяких затейливых завитушек облаков. Наверное, такое же нормандское небо голубело и голубило Марину и Мура.
Вслух зачитываю отрывок из ее письма: «Ехали через Liseux, видели уж-жасный!!! мавританский собор, думающий почтить память Святой Терезы, но и другое видели – монастырь в глубине города…»
Естественно, Цветаевой, любившей «старые дома», не мог понравиться новодел, построенный в 1929 году в странном романо-византийском стиле. Но как жаль, что она не вошла внутрь базилики Святой Терезы, выстроенной в честь высокочтимой юной монахини кармелитского монастыря, удостоенной редкого титула Учителя Церкви и причисленной к лику святых в 1925 году. Марина поразилась бы величественности и простору храма, где мозаичный купол словно висит в воздухе, не опираясь на традиционные колонны, позволяя свету беспрепятственно играть в витражах всеми цветами радуги. Архитектурный секрет – использование нового материала – железобетона. Крипту, расположенную под храмом, можно назвать райским садом, где под сводами из мрамора и мозаики «поют» сто шестьдесят пестрых птиц и «цветут» полевые цветы, которые предпочитала Тереза. Создается впечатление, что это не церковь, а дворец, подаренный маленькой принцессе, как ласково называл ее отец. Рожденная в 1873 году, она почти не помнила мать, потеряв ее в четырехлетнем возрасте. В десять лет девочка тяжело заболела. Горячо молясь статуе Девы Марии, она однажды заметила, что та улыбнулась ей. Выздоровев, Тереза пообещала посвятить свою жизнь служению Богу. Став кармелиткой (Кармель – гора в Палестине, где был основан монастырь, давший в XII веке название католическому ордену кармелитов), она записывала свои размышления над Богословием и Богославием, утверждая, что святость доступна всем. Она предлагала мысленно вернуться в собственное детство и разбудить в себе того ребенка, каким был каждый: чистым, простодушным, честным, неискушенным. Особая правдивость Терезы сделала ее книгу уникальной; в ней Цветаева уловила «аромат вечности». Маленькая кармелитка писала: «Каждое мгновенье – это уже вечность, вечность с ее радостью. Если я и покидаю уже поле сражения, то не для эгоистического желания отдохнуть». Она жаждала не вечного покоя, а вечной деятельности. После смерти Терезы в 24 года от туберкулеза настоятельница монастыря опубликовала ее биографические записки под названием «История одной души». Неожиданный мгновенный успех. Последовали многочисленные переиздания «Истории одной души» и переводы на иностранные языки. Русской эмиграции имя Терезы Мартен (Thérèse Martin) стало известно благодаря роману Дмитрия Мережковского (1866-1941) «Маленькая Тереза». Автор неустанно продолжал работать над произведением, но так и не окончил его. Жизни не хватило.
Лизье является вторым после Лурда местом паломничества во Франции, несмотря на то, что святая Тереза при жизни не успела ничем прославиться. Только после смерти она завоевала общее признание и широкую известность. Казалось, маленькая кармелитка исполняет свое обещание, записанное в «Истории одной души»: «Я все свое небо употреблю на то, чтобы помогать земле». И стали происходить неимоверные чудеса у ее могилы: паломники исцелялись духовно и физически, слепые прозревали, как в случае с шестилетней Эдит Пиаф. Об этом чудодейственном исцелении нам сегодня напоминают «поющие» колокола, вызванивающие знаменитый «Гимн любви» – главный гимн жизни. Столпотворение в ожидании чудес на городском кладбище Лизье, где вначале покоилась юная нормандская монахиня, мешало «нормальной» жизни некрополя. После причисления Терезы к лику святых ее благоухающие останки торжественно перенесли в часовню кармелитского монастыря, куда, судя по письму, и отправилась Марина Цветаева с сыном. «Взяв их след», мы очутились в тишине ухоженной обители, построенной в 1838 году. Ее немногочисленные сестры (19 человек) отличались предельной организованностью, мудро предусмотрев должность архивиста. Мне не терпелось узнать, изменилось ли что-нибудь со времен Цветаевой, или время здесь не властно.
– Пишите письмо-запрос, – казенно ответила девяностолетняя архивистка в монашеской «униформе».
– Электронное?
– Ну, а какое еще? – удивилась она, будто родилась с компьютером в руке, скептически посмотрев на мою романтическую шляпу.
Прошла неделя. Вторая. Долгожданный ответ был краток: «А для чего Вам все это надо?» «Держитесь, кармелитки! – подумала я. Покой вам только снится. Если вам недостаточна «История одной души», я напишу вам историю души Поэта!»
Мои эмоции выплеснулись в послание к архивистке приблизительно в таком виде:
«Марина Цветаева. Поэт-Священнослужитель!
Читая ее стихи, мы совершаем поэтическое паломничество в душу Поэта, горя желанием стать лучше, совершеннее. Если жизненный уклад в монастыре подчиняется ритму молитвы, то жизнь Цветаевой определялась ритмом творчества. Она была Поэтом в значении Творца, олицетворяя символ творческого духа. Не забывайте, что слово «Поэзия» в переводе с греческого означает «создание, сотворение», поэзия – это искусство провоцирования самых ярких эмоций, соединяющих человека с Богом. Как Прометей, Цветаева продолжает нести огонь поэзии, чтобы возвысить людей и сделать их способными увидеть невидимое, услышать неслышимое».
Этот пламенный текст украсили стихотворения Марины Цветаевой в переводе Вероники Лосской. Пусть читает весь монастырь, как молитву.
Через десять минут приходит благовесть с подробной информацией. Летом 1938 года Марина Цветаева с сыном могли видеть надгробный памятник Святой Терезе в виде лежащей на смертном одре монахини. Скульптор Лусьен Аллиот (Lucien Alliot) выполнил лицо, руки и ноги в мраморе, а остальные части тела, скрытые одеждой, изваял из гипса. В левой руке Тереза держит крест, а в правой – Золотую Розу, освященную и подаренную Папой Римским Пием XI в 1925 году. Об этом свидетельствует гравировка на стебле цветка. Обычно Золотой Розой награждаются короли и президенты стран за особые заслуги. Впервые этой награды удостоена простая монахиня, увы… посмертно. В усыпальнице с тех пор ничего не изменилось. Только иногда Святой Терезе меняют одежды. Иногда Святая Тереза свершает чудеса, но всегда люди благодарны ей – их сердца наполняются солнцем любви. Цветаева писала: «Эта маленькая девочка могла быть поэтом и еще больше grande amourese» [великой любовницей – Л.М.].
Но об этом я деликатно умолчала, дабы не смущать романтическими желаниями кармелиток. Зачем? Кто их поймет? Ведь Бог не был женщиной на Земле.
Жители Лизье необыкновенные сердцееды. В 2005 году местные кондитеры сотворили вкусную безвкусицу – малиновый торт в форме сердечка под названием «Сердце Терезы». Коммерция бессердечно убивает все святое.
Преодолев «сердечные» искушения, мы покидаем Лизье и через тридцать четыре километра въезжаем в Див. Голубая даль открыла свои объятия. Море! Стихия Марины, которая «в купели морской крещена». Нам не терпится окунуться в сине-зеленую купель моря, но адрес Цветаевой совсем не пляжный: Северная улица, дом № 8 (8, rue du Nord). Рабочие поселка прозвали ее улицей красных крыш, по цвету одинаковой черепицы.
Как важны сегодня Маринины весточки из прошлого, документально воссоздающие эпизоды ее биографии, поднимающие целые пласты сведений, имен, подробностей быта: «полурабочий поселок, с одним домом во всю улицу и под разными нумерами (казенные квартиры для заводских рабочих). У нас с Муром большая светлая комната…»
С тех пор минуло более восьмидесяти лет. Металлургический завод закрылся в 1986 году, казенные домики, ставшие частными, прихорошились зеленью и цветами, но крыши остались красными, что как-то связывало меня с той эпохой. Звоню в калитку дома № 8. Выходит молодой, ничего не ведающий человек, посоветовавший обратиться к соседям. Мне повезло только в конце улицы, где в любопытном ожидании, опершись на палку, стояла «пиковая дама». Беседа с ней получилась «длиною в жизнь». Оказалось, что ее родственник, ушедший в прошлом веке в иной мир, в детстве дружил с кареглазым мальчуганом Альбериком. Красивое нормандское имя переводится как «всемогущий Эльф», а отец его был русским! Неужели я напала на след того мальчика, о котором упомянула в письме Цветаева, назвав имя отца – Никита. Но дама настаивает, что русского звали Ники. Интуиция подсказывает мне, что это один и тот же человек. Ведь не могли же все славяне проживать на Северной улице. В каждом препятствии, в каждой трудности я вижу возможность что-то узнать. Невозможно вернуть прошлое, но попытаемся заглянуть в него. В этом мне помогли другие старожилы, объяснив, что имя Никита для французов – женское и называть им здоровенного мужика в Нормандии просто неприлично. Таким образом, Никита превратился в Ники. Как же сложилась дальнейшая судьба этой семьи? Во время немецкой оккупации Франции Альберик помогал Сопротивлению. Задача казалась простой: объезжать на велосипеде береговую линию немецкой обороны и отмечать военные объекты крестиками на карте. Эти сведения передавались в Лондон, что позволяло целенаправленно бомбить врага. С каждым днем выполнять задание становилось труднее и опаснее. Фашисты зверствовали, чувствуя начало конца. Однажды, при проверке документов, у Альберика была обнаружена карта с отмеченными военными объектами. После ареста, допросов и пыток – концентрационный лагерь, где юноша пропал без вести. Семье пришлось скрываться от гестапо, и они уехали в неизвестном направлении. Не напоминает ли вам судьба Альберика – «всемогущего Эльфа», судьбу Георгия Эфрона-Мура? Они погибли юными, так и не успев полюбить, не успев реализовать свои мечты и таланты. На стене квартиры семьи Эфрон в Ванве (65, rue Jean-Baptiste Potin), где они проживали с 1934 по 1938 год, висели заветы Цветаевой детям. Мне хочется процитировать десятую заповедь Марины:
Милые дети!
Когда вам будут говорить: «Это романтизм», вы спросите: «Что такое романтизм?» И вы увидите, что никто не знает… Когда же окончательно убедитесь, что не знают, сами отвечайте бессмертными словами Жуковского – «романтизм – это душа».
Как чисты и прекрасны были помыслы.
Как жесток был XX век.
В память о Ванве, где семья, еще не разлученная, проживала на «чудной каштановой улице», в двухсотлетнем каменном доме, названным Мариной руиной (а он и до сих пор стоит, украсив себя мемориальной доской с ее стихами), в архиве сохранилась фотография, подаренная Борису Унбегауну с подписью: «Наша «руина» – в которой я так была счастлива. Vanves. Лето 1938 г. М.Ц.»
Входя в эту «руину», я всегда помню, что именно здесь Марина была счастлива. И кажется, нынешний владелец квартиры – Флоран Дельпорт – сохранил запах ее последнего счастья, распахнув свою душу и двери жилища всем, кому дорог Поэт Марина Цветаева.
Из письма Борису Унбегауну от 15 августа 1938 года: «О нас с Муром. Мур больше чем на полголовы выше меня – тень усов (13 лет!), полон рот газет, а руки – рисунков. На днях едем с ним на близкое море – в окрестности Кабура – рабочий (увы, не рыбацкий) поселок в получасе ходу от моря. С нашей руиной расстались, вещи распродали и раздали. Месяц жили в гостинице у Mairie d’Issy (в самую жару!) – теперь к морю – а что дальше будет – неизвестно…»
В Див-сюр-Мер Цветаева жила с Муром в рабочем поселке, может быть потому, что к людям труда относилась с глубоким уважением. Праздность, леность, потребительство были органически противны ей. Дочь Аля в своих воспоминаниях отметила, что Марина к письменному столу «каждый день своей жизни шла, как рабочий к станку – с тем же чувством ответственности, неизбежности, невозможности иначе». Она писала на куске бумаге как на куске души, продолжая работать в любых условиях, вернее, без всяких условий. В Диве, Поэт переписала и снабдила примечаниями книгу стихов «Лебединый стан» и поэму «Перекоп». В свободное время быстроногая Марина совершала прогулки «по холмам с далеким морем, с каждым шагом обретавшим все свое величие. Были старые фермы и старые деревья – и вечно-юная зелень с вечно-жующими коровами». (Из письма Ариадне Берг. 3-го сентября 1938 г.). От цветаевского взора ничто не ускользнуло, даже «нормандки» – завезенные викингами коровы в белых элегантных «платьях» с черными пятнами. Они так полюбились местному населению за красу и молокообилие, что стали эмблемой Нормандии.
От Дива до Кабура – два километра – пара пустяков для Марины, чтобы очутиться на знаменитом променаде Марселя Пруста (1871-1922). Писатель-астматик регулярно приезжал сюда, останавливаясь в Grand Hôtel – величественном здании в стиле Belle Epoque, на четвертом этаже в номере 414. Нормандский курорт Пруст обессмертил в известном романе «В поисках утраченного времени». В поисках цветаевского времени мы пристально всматриваемся вдаль, где виднеется порт Гавра, откуда Цветаева с сыном отправились на корабле навстречу смерти.
Нормандские письма Поэта помогли нам открыть и полюбить Calvados – один из пяти департаментов Нормандии, где еще во времена Римской империи образовалось поселение Див, получившее свое название от одноименной реки, что означает в переводе с латинского «богатая». Река Див, богатая рыбой, неторопливо течет на протяжении ста километров, а потом дивно бросается в объятия Ла-Манша. Марине, с детства владеющей языком Мольера, было легко «расшифровать» название Кальвадос – «лысые спины», т.е. скалы без растительности. Пришелся ей по вкусу нормандский пейзаж: обветренные утесы, просторные пляжи, шальной ветер, пахнущий йодом, обилие яблок, сидра и высокоградусной «воды жизни» под ласковым названием «кальвадос». Этот алкогольный напиток из яблок, изобретенный в XVI веке, настаивается в дубовых бочках до янтарного цвета долгие годы. Со временем «кальва» насыщается тонким ароматом, но какое-то количество жидкости испаряется, улетучивается в небо. «Это порция ангелов», – говорят французы. Древнее поверье утверждает, что хмельные кальвадосские ангелы спасают всех, кроме тех, кто наделен божественным талантом.
Марина Цветаева давно догадалась об этом и написала:
Ибо раз голос тебе, поэт,
Дан, остальное – взято.
Гармония нормандской природы не уберегла Марину от дисгармонии жизни. Бессмысленное ожидание разрешения на въезд в Советский Союз изнуряло до крайности. «Я давно уже не живу – потому что такая жизнь – не жизнь, а бесконечная оттяжка. Приходится жить только нынешним днем – без права на завтра: без права на мечту о нем! А я ведь с 7-ми лет жила – «перспективой»…» (Из письма к Ариадне Берг). На тревожные мысли Марины: «О Боже, Боже, Боже! Что я делаю?!» – Берг откликнулась письмом от 22 августа 1938 года: «Марина, а что если бы Вы не уехали? Я так глубоко чувствую ненужность Вашей жертвы. Но, конечно, Вы ее чувствуете еще глубже, а также, что она – роковая…» Искренняя попытка верного друга Ариадны Эмильевны Берг – теософа, литератора, поэта – разбудить Цветаевский инстинкт самосохранения не увенчалась успехом. Верность «клятве» Сергею Эфрону – «дорогому и вечному добровольцу» – вынуждала ее следовать за ним. Его имя, выгравированное на внутренней стороне обручального кольца, значило для Цветаевой бесконечно много. «Одноколыбельники», неразлучники, мученики… Еще в 1923 году в письме к Волошину Эфрон поставил диагноз семейных отношений: «Жизнь моя – сплошная пытка». Переживаемые Мариной увлечения, «тайный жар», не всегда соответствующие грандиозности ее личности, Эфрон-Орфей воспринимал с болью и отчаянием. Жертвуя собой, понимал, что он «одновременно и спасательный круг, и жернова на ее шее». Естественно, он пытался быть еще кем-то, кроме мужа Цветаевой. Его мемуарная проза говорит о его несомненном литературном даре, но неравенство в масштабах было очевидным. Сохранить целостность личности, не сломаться было чрезвычайно сложно. Разочарованный в Белом движении, Сергей рассказывал Марине, что это «была братоубийственная и самоубийственная война, которую мы вели, не поддержанные народом». Сын профессиональных революционеров, Сергей Яковлевич Эфрон, решив любым путем вернуться в Россию, стал легкой добычей НКВД. Сила личности растворилась в насилии истории. Мифологизируя жизнь, целиком живя в своем стихе, Цветаева не заметила перемены Эфрона. Одиночество, разомкнутое на краткое время, превратилось в одиночество вдвоем. Несомненно, только Марина могла бы спасти Сергея, но она ничего не знала. Не ведала, что 17 июля 1937 года Игнатий Станиславович Порецкий (настоящие его имя и фамилия – Натан Маркович Райс, псевдоним – Людвиг), написал письмо в ЦК коммунистической партии большевиков о намерении отдать все свои силы в борьбе с политикой сталинского террора. Письмо заканчивалось призывом: «Самая решительная борьба со сталинизмом!» Через месяц Райс был убит в Лозанне. Это был герой «один против всех» в духе Цветаевой, не подозревавшей, что ее муж каким-то образом причастен к этому страшному событию. Ее просто удивил отъезд-бегство Сергея в Советский Союз в октябре 1937 года. Началась пытка надеждой, которая не сбылась. Цветаевское предчувствие общей трагической судьбы превратилось в реальность.
Из письма Сергею Эфрону. 20-го сентября 1938 г., вторник. «Живем – висим в воздухе. Сознание, что все на час – который может быть затянется – как целый год затягивался – но от этого не переставал и не перестанет быть часом – мешает чему бы то ни было по-настоящему радоваться, что бы то ни было по-настоящему ценить. Так было и в нашем морском Диве». Эта весточка Марины написана на видовой открытке с изображением средневековой церкви XI века Nôtre-Dame в Диве. Мы привыкли говорить по-русски «церковь Богоматери», что совершенно меняет смысл буквального перевода: «Наша Дама». Слово «наша» подчеркивает, что это место не только для молитв, но по изначальному своему призванию – общий Дом Народа. Как в Парижской Богоматери, так и во всех Наших Дамах Франции, лишь алтарь принадлежал епископу, а все остальное пространство отдавалось мирским делам. Объясняется это тем, что члены городской коммуны, участвуя в возведении и содержании храма, стремились использовать его пространство в своих интересах. Наша Дама одновременно была и рынком, и биржей, где устанавливались цены на зерно, и нотариальной конторой, и даже музеем, где за малую плату демонстрировались заморские диковинки, и, конечно, мэрией, регистрирующей рождение на земле и возрождение на небесах. Именно поэтому в городах, где высились Notre-Dame, не строили ратуши. Цветаева приходила сюда не молиться, а размышлять и рассматривать. Мы тоже вошли в таинственно цветной (от витражей) полумрак храма. Интерьер отличался оригинальными граффити прошлых веков (XV-XIX век). Благодарности, выцарапанные на стене от рыбаков – за хороший улов, от моряков – за спасение от бурь и штормов, «иллюстрировались» морскими гадами и королевскими лилиями. Беспредельная фантазия! Над входной дверью историком XIX века начертано 475 имен соратников Вильгельма Завоевателя – нормандского герцога, отплывшего с воинами в 1066 г. из Дива в Англию с целью захватить трон. Ему сопутствовала дивная удача – он стал королем Англии. Марина в своих письмах упоминает о нем (как много она знала!), а деревня ремесел (квартал Дива) в настоящее время носит имя Гийома Завоевателя. В свою бытность в этих местах Цветаева посетила бывшую почтовую станцию, государственный статус которой отмечен памятником Людовику XIV. В XIX веке богатый энтузиаст переделал постоялый двор в сказочный отель. Цветаевой удалось еще застать остатки роскоши былой, но со временем все пришло в упадок, и только в 1975 году художники, ремесленники, антиквары возродили в старинных зданиях новую жизнь, создав центр искусства – деревню ремесел.
Вернемся в церковь Богородицы, которая, видимо, запала в душу Поэта. Открытка с изображением храма была отправлена и Константину Родзевичу 18 августа 1938 года. Внизу рукой Цветаевой приписано – XII век. Ариадне Берг Цветаева выслала открытку с интерьером церкви – Пределом Христа-Спасителя. Старая легенда рассказывает, что однажды рыбаки вытащили из волн морских статую Христа-Спасителя. Кто-то задел ее острым предметом, и рана закровоточила. Все поняли, что сам Бог наградил их за труды тяжкие чудотворным Спасителем. Через некоторое время таким же образом был выловлен крест, точно подошедший к статуе Христа. Распятие повесили в церкви Дива, и храм на многие столетия стал центром паломничества. Дивные чудеса свершал Христос-Спаситель до тех пор, пока статуя не была похищена гугенотами. Распятие заменили новым, но вернуть чудодейственную силу не удалось.
Покидая церковь Богоматери, мы получили наставления пожилого священника: «Идите в мир с обновленной душой и готовностью действовать». Так мы и поступили, отправившись вместо пляжа в библиотеку Дива. Она расположилась в бывшем административном здании литейного завода – величественном особняке конца XIX века. В медиатеке нас встретили душевно, как родных. Мы всем очень благодарны за ценную информацию. Оказалось, что Серж Шамшинов и его жена Анна Арк жили и работали в художественной мастерской Дива. Именно здесь в 2010 году письма Марины Цветаевой из Нормандии послужили поводом для творческого осмысления связи поколений и размышлений о судьбе Поэта, в результате которых родилась книга художника (находится в библиотеке), в которой сталкиваются и взаимоотражаются разные времена. С одной стороны, книга представляет биографическое эссе, а, с другой, – обращается к переводу пушкинских «Бесов», осуществленному Цветаевой в Ванве в 1937 году, в тот же год, когда был написан «Мой Пушкин». Французский перевод, обладающий удивительной музыкальностью, возникает на страницах книги в визуальном соответствии и созвучии с оригинальным текстом. На фронтисписе книги – гравюра Анны Арк «Портрет Марины Цветаевой», во второй части книги представлена серия рисунков Сержа Шамшинова «Folles feuilles». Эти рисунки – графическая импровизация. Здесь мне позволили взять книгу в руки и любоваться спонтанным жестом Сержа Шамшинова.
Мы выходим из медиатеки с новым адресом этих замечательных художников. Они остались верны Нормандии, просто переехали в другой город, и мне так не терпится скорее с ними познакомиться. Понадобилось еще много времени, чтобы организовать встречу. Булат Окуджава правильно заметил, что
Весь мир устроен из ограничений,
чтобы от счастья не сойти с ума.
День сгорал в пламени закатного солнца. Дивный, незабываемый день.
Наступил октябрь. Осень уже чеканила золото листьев, но неугомонное солнце щедро светило в распахнутые окна квартиры Марины Цветаевой в Ванве. Здесь собрались все, кто вакцинирован любовью к Поэту. Сюда из Нормандии приехали Анна Арк и Серж Шамшинов, чтобы представить нам свою дивную книгу. Как интересно они рассказывали, переходя свободно с русского на французский и наоборот.
Серж Шамшинов (родился в Москве в 1967 году) – потомок известного армянского художника Артемия Шамшиняна, создавшего первую школу графики в Тифлисе. Серж не только художник, но и специалист по французской поэзии XX века, получивший докторскую степень в Париже. В своем творчестве он обращается к истокам книжного искусства, вручную он создал более 400 оригинальных книг. Шамшинов разработал собственную методику графической визуализации текста, которую он назвал «аналитической типографией». Очаровательная Анна Арк не только художник, но и переводчик, поэт, кандидат филологических наук, примерная мать двоих детей, вдохновитель совместных творческих проектов, короче говоря, Муза! Оба очень известны и популярны в Диве. Принадлежащая им идея открытия мемориальной доски Марине Цветаевой на Северной улице пока не реализована, но теперь, когда мы все вместе, она обязательно осуществится. Нам необходимо «идти в мир с обновленной душой и действовать».
Вот так замкнулся нормандский цветаевский круг, полный легенд, открытий, незабываемых встреч. А в начале было Слово – слово Цветаевой о дивном Dives-sur-Mer в необыкновенной книге Анны Арк и Сержа Шамшинова.
Ludmila Marchesin, Paris
Edited by: Maria Zhukova, University of Konstanz and Olga Burenina-Petrova, University of Zurich & University of Konstanz