«КАРМА СЛОВ»: ДИАЛОГ С ВИКТОРОМ МАЛЬЦЕВЫМ
Виктор Мальцев, музыкант, композитор, певец, аранжировщик, драматург, поэт. Член Союза писателей России. В артистических кругах известен как «Малец Питерский». В 1985 году совместно с Борисом Гребенщиковым и Сергеем Курехиным записал свой первый компакт-диск, а с 1987 года тесно сотрудничал с группой «Марафон» и композитором Виктором Резниковым. В начале 1990-х годов работал редактором и сценаристом каналов «РТР» и «Культура». По его сценариям выходили телевизионные циклы «Домино» (1994 – 1996) и «Боярский двор» (1997 – 1998), ведущим которых был актер Михаил Боярский. В 1996 году фирма «Зеко-Рекордз» выпустила авторский компакт-диск с песнями Виктора Мальцева под названием «Питерская Белогвардячка». В настоящее время Виктор Мальцев пишет книги и музыку для санкт-петербургских театров.
— Виктор Мальцев / Малец Питерский. В какой «шкуре» Вы чувствуете себя лучше?
Лучше всего я чувствую себя совсем без шкуры. Как у Мандельштама: «За радость тихую дышать и жить, кого, скажите мне, благодарить?»
— Вы являетесь музыкантом, композитором, певцом и поэтом. Может быть еще кем-то? Трудно ли все это, или все эти разные интересы перекликаются и объединяются?
В жизни мне пришлось поработать педагогом в музыкальной школе, аккомпаниатором в танцевальном коллективе, грузчиком, таксистом, продавцом в книжном магазине, редактором и сценаристом на телевидении, рок-музыкантом, авангардным джазменом, саксофонистом в поп-музыке. Не важно кем ты работаешь, а важно, чтобы тебе была интересна работа, которую ты в данный момент делаешь. Интерес к работе определяет ее качество. Мне было все интересно.
— Юмор является неотъемлемой частью Вашей писательской работы. Как Вы относитесь к юмору? Что вызывает смех у читателя?
Как-то несколько лет назад одному из моих старших товарищей-учителей предложили отобрать для печати рассказы Черного, Аверченко и Тэффи. Он не нашел ничего смешного в их рассказах, а ведь в начале 20-го века читатели покатывались со смеха от них. Если я начну задумываться о природе и механизме юмора, то превращусь в Шварцевского охотника на медведей. Понять природу юмора – это одно, а умение написать смешно – совсем другое. Тысячи людей понимают принцип «золотого сечения», а использование его в музыке и архитектуре проявляется интуитивно. Из написанного мной в каждую книгу входит только 10%. Они «отлеживаются» по 2-3 года, и, если что-то вызывает у меня улыбку, появляются в книге. Первым «читателем» моих «Петербуржиков» был мой духовный учитель в литературе академик Александр Михайлович Панченко. Именно в его книге «Смеховая культура Древней Руси» я интуитивно, наверное, что-то почувствовал.
— Вы петербуржец и Ваш литературный интерес связан с Петербургом. «Страсти по Петербургу», потом «петербуржики» разного вида: «Литературные петербуржики», «Гадательные петербуржики», «Настольные петербуржики»… Каким образом стихи говорят о городе?
Знаете, у самого Петербургского из поэтов Александра Блока в стихах очень мало топонимических привязок, и, тем не менее, в них всегда присутствует Петербург. Для меня, слава Богу, это загадка. За словами всегда стоит нечто большее, чем они означают. За их последовательностью открывается некое другое измерение, которое читатель может только чувствовать, но вербализовать не может. В этом и есть волшебство слова, которое на мгновение становится звуком музыки. Блок говорил, что его ругают за стихи, а он не пишет стихи, он пишет музыку. Мандельштам говорил: «Останься пеной, Афродита, и слово в музыку вернись…» Северянин, Кузьмин, Уткин… Многие пели свои стихи. Шопенгауэр говорил, что музыка это единственный язык, на котором человек может разговаривать с Богом. Поэты это понимали, но не владели языком музыки. Музыканты и композиторы это понимают, но сказать не могут. Они живут на одной планете с нами, но в другом измерении. Слово – это кристалл звука, и поэты пытаются, как в «Снежной королеве» Андерсена сложить из этих кристаллов слово «вечность». У кого-то получается лучше, у кого-то хуже. А язык музыки – он живой, сиюсекундный, непрестанно эманирующий, как сама жизнь. Бога «за бороду» еще никто не поймал.
— «Петербуржики» представляют собой своеобразный «петербургский текст», как нас в свое время учил В. Н. Топоров. Они в одно и то же время вписываются в шуточный городской фольклор, в «чижики-пыжики». Согласны ли вы с этим?
Да, мне многие говорят, что «Петербуржики» имеют Петербургскую ментальность, которую, опять же, нельзя определить словами. Как это получается – я не знаю. Спросите у рыбки как она дышит в воде? Вот так и я. Петербург строился сразу как столица империи. Величавый, чопорный. Монументальные декорации для предъявления “Urbi et orbi”. Строили представители другой империи – римской. Империя, как и власть, не может быть смешной, тогда ее не будут уважать. Поэтому юмор Петербурга – он скрытый, как улыбка скульптуры Вольтера, сидящего в кресле в Эрмитаже. Юмор Петербурга – в Петропавловской крепости, которая не принимала участие ни в одном сражении, в Ростральных колоннах, не осветивших путь ни одному кораблю, в изломе Невского проспекта около Московского вокзала.
— Пьянство является основной темой Вашего стихотворного сборника «Хроники Лох-невского чудовища». В «Хрониках» речь идет не о временной последовательности, а о хронических алкоголиках. Насколько Вам интересно писать о пьянстве, и может ли пьяный лирический субъект сказать больше, чем трезвый?
Нет, конечно. Пьяный «субъект» ничего толкового сказать не может, потому что его рассуждения и мысли построены на эмоциях, а эмоции кратковременны. Пьяный человек – это не мыслящий человек, а чувствующий. Он как собака – все понимает, но сказать не может. Стихи, в своей основе, уходят корнями в молитву, то есть в приобщение к Богу. Обычный человек стихи не пишет. Он живет – семья, работа. Алкоголь дает искаженное видение мира, и выпивший понимает, что не только «хлебом насущным» можно и нужно жить. Тогда он начинает искать эти формы иного существования. Здесь и происходит подмена от Лукавого. Я, в качестве исследователя, глубоко изучил этот вопрос, шутка, конечно, но выводы для себя сделал весьма нешуточные. Впрочем, соглашусь полностью с китайским поэтом Бо Цзюйи, который сказал: «Понемногу он смог превозмочь демона вина и перестал напиваться до дикого состояния; Однако карма слов осталась: Он не смог отказаться от стихов». В этом стихотворении для меня ключевое слово «демон». Понятно, к кому обращается пьяный человек. Поэтому, я надеюсь, что пытаюсь предостеречь читателя от «демонов вина», но в шутливой форме.
— В упомянутых «Хрониках» речь идет о двустишиях и четверостишиях. Какой ритм осуществляется в стихах? Он правильный или меняется? Если добавить музыку, стихи можно петь?
Стихи, как и музыка, существуют в параллельном измерении. Это взгляд на наш мир со стороны. Для меня двустишия и четверостишия как бы «портал», или «лазейка», когда человек, живущий в нашем мире, может на секунду «выскочить» в другое измерение, посмотреть на себя со стороны. Человека вообще трудно рассмешить, тем более, когда у тебя нет средств визуализации, как на экране, или интонации, когда говорит актёр. Только буквы.
— Что литературе надо сказать? Можно ли шутку принимать серьезно?
Видите ли, дело в том, что русская литература «стартанула» гораздо позже западно-европейской, поэтому мы идем не то, чтобы сзади, а мы идем где-то сбоку. Русская литература, и культура в целом, она впитывает в себя достижения и открытия других культур, ассимилирует их для себя и под себя. Зачастую ее достижения понятны и применимы только внутри нашей русской цивилизации. Пушкина и Гоголя нельзя перевести. Нужно быть в контексте нашей культуры, чтобы их понять. Достоевскому, Толстому и Чехову удалось вырваться. Набоков, кажется, говорил, что Пушкин – это лампа зажженная в темной комнате, а Толстой – это распахнутое окно.
По поводу серьезности шуток я, наверное, подумаю над сборником «Серьезные шутки».
— Существуют ли у Вас новые планы? Новые интересы? На самом деле, готовите ли Вы новый сборник или кое-что другое?
Каждый год выходит по одной новой книге. Сейчас «отлеживается» материал примерно на пять книг. Некоторое время назад я написал поэму «Голос из колодца» и попросил гениального композитора Олега Каравайчука написать к ней музыку, чтобы записать аудиокнигу. По этой поэме уже успели снять фильм, а целиком аудиокнига еще не вышла. Надеюсь, что в ближайшее время удастся. Еще есть идея воплотить задумки моего старшего товарища, уже ушедшего в мир иной, физика, профессора Бориса Васильевича Гладкова, записать альбом сферической музыки. Несколько моих песен на основе сферического понимания построения мира.
В общем, слово старается сорваться с бумажного листа и зазвучать online. Время такое.
Jasmina Vojvodic, University of Zagreb
Edited by: Gazinur Gizdatov, Kazakh Ablai Khan University of International Relations and World Languages and Olga Burenina-Petrova, University of Zurich & University of Konstanz