«ГЛАВНОЕ – „СМОТРИТ” ЛИ НА МЕНЯ ТЕКСТ»
Ольга Смольницкая – украинский филолог, философ, переводчик, писатель, художник. Кандидат философских наук специальности «украиноведение». Автор 8 украиноязычных книг: поэтических сборников «Ангел ночі», «Відшукаю мінливу комету» (обе книги 2009), «Чорний метелик» (2010), «Мандрівник» (2011); книги телесценариев, эссе, статей «У пошуках коріння» (2010), «Лілеї для Ніли» (2012), стихов «Стиглий виноград» (2017), индивидуальной монографии «Філософсько-методологічні засади літературознавчих досліджень в Київському університеті кінця ХІХ – початку ХХ ст.» (2013). Лауреат литературных премий и конкурсов. С 2022 г. живет в Швейцарии. В 2023 году за перевод с чешского языка на украинский баллады Карела Яромира Эрбена из сборника «Букет» стала лауреатом премии киевского журнала «Всесвіт». Ее переводы с разных славянских языков на украинский регулярно публикуются на страницах журнала SlavicumPress.
М.М.: Как уживаются в Вашем творчестве cовершенно разные ипостаси: научная и художественная?
О.С.: Прежде было так, что мои стихотворные и прозаические произведения рождались раньше научного текста, но теперь может быть и так, что я пишу научный текст или меня впечатляет узнанное (услышанное, увиденное, прочитанное) в научном источнике, и далее этот опыт воплощается в стихах. Вообще перетекание и переплетение разных жанров происходит в моем творчестве довольно часто.
М.М.: Один из последних циклов Ваших иллюстраций называется «Рай». Не могли бы Вы рассказать об этом цикле, объяснить его название?
О.С.: Давно люблю творчество Николая Гумилева и перевожу его произведения на украинский язык. Кстати, биография Гумилева связана и с Украиной. Первой женой поэта была родившаяся в Одессе Анна Ахматова, с которой он венчался в 1910 г. в Николаевской церкви в селе Никольская Слободка. Село это находилось недалеко от Киева. Но дело, конечно, не только в этом. Гумилева очень интересовала украинская мифология, в его поэзии много украинских фольклорных мотивов. А стихотворение «Рай» – одно из моих любимых у Гумилева, поэтому я объединила ряд своих переводов из поэзии Гумилева в один цикл, названный мною «Рай». Одновременно я стала работать над серией мифологических, «райских» образов к этому циклу переводов. Среди них – фантастические быки, леопард, киты, дельфины, синие птицы. Мои излюбленные образы – древо познания добра и зла и глаз, око (наверное, это Божье Око). Также часто рисую розы, кипарисы. Кипарисы люблю с детства, и здесь, в Швейцарии, так приятно видеть их снова.
М.М.: Мне кажется, что картины «The fantasy» и «Древо познания» связаны между собой. Вы работаете над созданием циклов?
О.С.: Изначально я не задумывала никаких циклов, просто улавливала символы и образы «внутренним зрением». Так появились рисунки быков – от довольно реалистичных до мифологических, навеянных античной мифологией (например, египетскую богиню Хатхор часто изображали с коровьими рогами). Фантастические быки на моих рисунках гуляют по швейцарским лугам. На их фоне или рядом – мандала. При создании повторяющихся образов возвращаюсь мотивам рая и сотворения мира. У меня есть серия рисунков с фантастическими карпами. Рисунки наполнены впечатлениями от настоящих парчовых карпов кои, за которыми я однажды наблюдала. Карпов разместила и на триптихе по мотивам японской сказки о подводном дворце дракона. Герой сказки, попав на дно моря, встречается с придворными дракона: рыбами-танцовщицами и карпами-музыкантами, играющими на кото и сямисэнах. Рисую растения – лотосы и ненюфары, глицинии, нарциссы, лилии, колокольчики, васильки, розы, маки, анемоны. К сказке Алексея Николаевича Толстого «Дикий кур» (из цикла «Русалочьи сказки») нарисовала в черно-красных тонах два рисунка: на одном «дикий кур» изображен сам по себе, а на другом – в обрамлении отрывков из сказки Толстого, причем в переводе на французский и английский языки. И на обоих рисунках, кроме дикого кура (вольного и независимого, как и в сказке), – лес и снесенное им яйцо. Красное, точно крашанка к Пасхе. Кроме того, работаю над циклами рисунков, навеянных швейцарским фольклором.
М.М.: По какому принципу Вы отбираете стихи для перевода? Какой фактор является для Вас решающим: художественная ценность, историческая и культурная значимость или еще что-то?
О. С.: Как правило, для меня не существует факторов, влияющих на выбор перевода конкретного произведения. Главное – «смотрит» ли на меня текст, нравится ли он мне, соответствует ли моей натуре, настроению в данный момент… В переломные моменты жизни мне были, к примеру, важны Редьярд Киплинг и легендарный валлийский бард Мирддин Дикий. Бывало так, что сначала я читала биографию поэта, и она меня увлекала; затем я искала тексты и понимала, что нужно выразить свои чувства, отразить впечатления. Так случилось со стихами древнеирландской королевы Гормлайт, которые я потом переводила. А мои переводы Гормлайт, в свою очередь, открыли украинским читателям ее поэзию, побудили их узнать больше о творчестве и трагической судьбе этой женщины. Для меня важен принцип максимальной передачи особенностей оригинала. Именно тогда возникает радость первооткрывателя. Украинский поэт и писатель Владимир Самийленко (Володимир Самійленко), переводивший на украинский язык произведения Гомера, Данте, Беранже и многих других «классиков», говорил: «Интересно, как это по-нашему будет?» (по-украински: «Цікаво, як це по-нашому буде?»). И мне всегда любопытно, как будет выглядеть перевод на украинский язык. Скажем, случайно обнаружив для себя средневековую поэму «Жемчужина» на среднеанглийском языке, я пришла в восхищение от ее сюжета, символики, цепочек аллегорий, сложной строфики. И затем перевела поэму «Жемчужина» (в украинском переводе «Перлина») на украинский язык. Причем с оригинала, а не с последующих версий на современном английском языке. Очень долго я переводила «в стол», а потом вдруг обнаружила, что мои переводы нужны читателям. Конечно, в перевод нужно вкладывать душу. И у меня есть художественные переводы, которыми я особенно горжусь. Перечислю некоторые из них: «Грона гніву» Джона Стейнбека, «Порушник праху» Вильяма Фолкнера, «Ґалапаґос» Курта Воннегута, «Сім морів» Редьярда Киплинга, а также антологию средневековой европейской поэзии “Європейське Середньовіччя: літературний флорілеґіум», для которой я выполнила большую часть переводов. Добавлю, что за перевод сборника о лесном духе Паке, герое фольклора Британских островов, в 2021 году я получила стипендию Шептицкого.
М.М.: Вы перевели поэму Джона Мильтона «Потерянный рай» на украинский язык. С какими основными вызовами сталкивается переводчик, когда берется за такой монументальный и многослойный текст?
О. С.: Мне всегда очень нравилось это произведение, я мечтала перевести его до конца – и получилось. Надо сказать, что текст сам меня нашел. Сначала я просто прочитала оригинал. Затем мотивы «потерянного рая» отразилось в моих стихах. Позже я обнаружила, что отрывок из «Потерянного Рая» является эпиграфом к произведению Джона Стейнбека «В сумнівній битві» (“In Dubious Battle”). Заглавие тоже взято из Мильтона! Этот эпиграф я перевела, как и весь роман Стейнбека. И потом – сначала «в стол» – перевела всего Мильтона. И позже мой перевод был опубликован. Во время перевода поэмы были отрывки, которые шли относительно быстро. Но случалось и так, что я должна была выяснять аллитерации, символику, контексты каждой строчки. Ведь это не просто пересказ библейской истории. Это современность автора, поэма насыщена аллюзиями и намеками, понятными его аудитории, а нам нужно расшифровывать подтекст: религиозный, политический, личностный (например, судьба Оливера Кромвеля, контекст его речей и текстов). Важно было воссоздать не только размер и белый стих, эквилинеарность и другие поэтические особенности, но и уметь разного рода подтексты. Мильтон любил эксперименты со словом, использовал аллитерации. Например, антигероя Сатану Мильтон называл Fiend, то есть злодей, шире – враг рода человеческого. Достаточно было убрать одну букву в слове друг, Friend, чтобы получилось злодей, изверг, а fiend – это также дьявол, демон. По-украински у меня получилось недруг, то есть антоним к слову друг. Неожиданно близко к оригиналу. Но также я использовала и слово «Бузувір», то есть “изувер”, “изверг”. Была проблема и с родом имен существительных. В поэме Мильтона дочь Сатаны Грех в кровосмесительной связи с ним рожает Смерть. Если Грех (Sin) персонифицируется Мильтоном в качестве женщины, то Смерть (Death) имеет муэской облик. Для соблюдения эквиритмичности и эквилинерности трудно переделать сами названия, чтобы не подменить понятия оригинала. Поэтому в моем переводе эти демонические фигуры – Гріх і Смерть – остались соответственно женщиной и мужчиной. А еще в поэме есть импликатуры английского фольклора и средневековой литературы, хорошо известные Мильтону и его современникам. Это и жанр видения, популярный в религиозной литературе. Все это нужно было учитывать при переводе, чтобы точно отобазить мильтоновскую модель ада. Также важн было передать принцип любви в этом произведении. Ведь это и любовь к Богу, и любимому человеку (Адам и Ева), и любовь и служение сюзерену, и измена ему… На языковом уровне работала над тем, чтобы мой перевод был понятен читателям, как в свое время понимали поэму Мильтона его современники, но не пыталась доместицировать оригинал. При переводе использовала архаизмы (здесь мне очень помогало знание украинской лексики эпохи барокко) . Но, конечно, во всем нужна мера. Оригинал – живой текст, и я старалась, чтобы украинский перевод был живым, «дышал».
М.М.: Какими языками Вы владеете и какой из них Вы ощущаете «родным», когда занимаетесь переводами?
О. С.: Я свободно владею украинским, русским, английским (это мой базовый иностранный язык), изучаю французский (уже достигла уровня B1) и хочу продолжить им заниматься. Изучала немецкий, польский, латинский, испанский, окситанский (провансальский). Знаю некоторые славянские языки. Благодаря этим знаниям смогла создать переводы сербского и, шире, балканского эпоса. Со словарями, но без подстрочников переводила скандинавскую скальдическую и другую поэзию, кельтов (от ирландцев до валлийцев). То же самое касается тюркских языков (поэзия крымских ханов). Понимаю язык скотс и переводила с него шотландские баллады. Есть переводы с англосаксонского (древнеанглийского), среднеанглийского, староанглийского.
Перевожу в основном на украинский язык, но у меня есть и переводы на русский и английский. Раньше основным критерием свободного владения иностранным языком я считала умение писать стихи на этом языке. Мои первые детские поэтические опыты написаны на английском.
М.М.: Каким образом Вы работаете с ритмом и рифмой, когда переводите стихотворные тексты на украинский язык? Сохраняете ли оригинальную метрику или адаптируете под украинскую просодию?
О.С.: Интересный вопрос. Поэзия – это ритм. При чтении «Потерянного Рая» вслух мне стало понятно, что необходимо сохранить ритм. В украинском переводе это получилось. Обычно стараюсь сохранить оригинальную форму, эквилинеарность, эквиритмичность, аллитерации, внутренние рифмы. Конечно, возникают несовпадения с украинской ритмомелодикой. Один из примеров – скандинавская поэзия скальдов, где в стихотворениях имеет место аллитерационный узор, причем при дословном возникает бессмысленный набор разбросанных слов, тогда как в оригинале такие стихи стройны и логичны. При переводе поэзии скальдов мне помогло знакомство с изобразительным искусством скандинавов, в частности, с руническими камнями. При работе с ритмической организацией переводов помогает знание поэзии крымских ханов, которая рассчитана как на слуховое, так и зрительное восприятие. Но я всегда стремлюсь максимально приблизить перевод к оригиналу. Мои переводы – это именно переводы, а не «перепевы», не «переложения» , не «вариации».
М.М.: Когда Вы начали рисовать и писать стихи?
О. С.: Я рисую очень давно, с раннего детства. Кроме того, занималась аппликацией, лепкой, вышиванием, мастерила кукол, шила самодельные книжечки. Любила иллюстрировать прочитанное. Сочинять стихи тоже начала рано. Когда писала стихи, сразу же их обрамляла рисунками. Или, наоборот, вокруг рисунка писала стихи.
М.М.: Работаете ли Вы в определенной художественной технике? Какие материалы предпочитаете?
О.С.: Рисую тем, что есть под рукой. Это могут быть краски, фломастеры, маркеры, цветные карандаши, восковые мелки (мне очень нравится работать ими), пастель… Здесь, в Швейцарии, начинала с пастели. А сама художественная техника, чувствую, будет еще меняться. Могу работать в разных стилях – что больше по душе в данную минуту. Работаю как разноцветной гаммой, так и монохромной, часто сочетаю красное и черное. Возможно, последнее – также отголосок украинского бессознательного, поскольку красное и черное на белом – наши символы, в том числе вышивок, писанок… Некоторые же рисунки (пейзажи, натюрморты…) взяты с натуры, и зрители часто мгновенно узнают виденные ими в реальности горы, озеро, розы, другие цветы и т.д.
М.М.: Как смена места жительства повлияла на Ваше художественное творчество? Планируете ли Вы выставки своих работ?
О.С.: Швейцария меня спасла. Здесь у меня появился новый стиль, проходят выставки моих картин и иллюстраций к переводам. В прошлом году, т.е. 2024 г., состоялась выставка в Saint-Sulpice. В этом году моя картина «Женщина-река» побывала на вернисаже в Женеве, на конкурсе ко Дню Святого Валентина. Планирую и новые выставки.
М.М.: Спасибо большое за интересный разговор. Мы желаем Вам дальнейших успехов, новых литературных открытий, переводов и выставок картин!
LE PRINCIPAL, C’EST QUE LE TEXTE ME «REGARDE»
Olga Smolnytska est philologue, philosophe, traductrice, écrivaine et artiste ukrainienne. Elle est docteure en philosophie, spécialisée en études ukrainiennes. Auteure de huit ouvrages en langue ukrainienne, elle a publié plusieurs recueils poétiques — L’Ange de la nuit, Je chercherai la comète changeante (tous deux en 2009), Le Papillon noir (2010), Le Voyageur (2011), ainsi qu’un recueil de scénarios télévisés, d’essais et d’articles, À la recherche des racines (2010), puis Les Lys pour Nila (2012), un recueil de poèmes, Raisin mûr (2017), et une monographie individuelle, Éléments philosophiques et méthodologiques de la recherche littéraire à l’Université de Kyiv, de la fin du XIXe au début du XXe siècle (2013). Lauréate de plusieurs prix et concours littéraires, elle vit en Suisse depuis 2022. En 2023, sa traduction en ukrainien, à partir du tchèque, des ballades de Karel Jaromír Erben issues du recueil Le Bouquet lui a valu le prix de la revue kyivienne Vsesvit. Ses traductions, provenant de différentes langues slaves vers l’ukrainien, paraissent régulièrement dans la revue SlavicumPress.
М.M: Comment des facettes apparemment si différentes, la scientifique et l’artistique, coexistent-elles dans votre création?
О.S.: Autrefois, mes œuvres poétiques et en prose naissaient d’habitude avant le texte scientifique. Mais aujourd’hui, ça peut m’arriver d’écrire d’abord un texte académique, ou bien que d’être impressionnée par quelque chose que j’ai appris (entendu, vu, lu) dans une source savante, et ensuite cette expérience trouve son incarnation dans mes poèmes. En général, le passage et l’entrelacement de genres différents se produisent assez souvent dans mon travail.
М.M: L’un de vos derniers cycles d’illustrations s’intitule Paradis. Pourriez-vous en parler et en expliquer le titre?
О.S.: Depuis longtemps, j’aime la poésie de Nikolaï Goumilev et je la traduis en ukrainien. Sa biographie est d’ailleurs liée à l’Ukraine. Sa première épouse fut Anna Akhmatova, née à Odessa, qu’il épousa en 1910 dans l’église Saint-Nicolas du village de Nykolska Slobidka, situé pas loin de Kyiv. Mais cela ne s’arrête pas là, bien sûr. Goumilev s’intéressait beaucoup à la mythologie ukrainienne, et sa poésie regorge de motifs folkloriques ukrainiens. Son poème poème Paradis compte parmi mes préférés, c’est pourquoi j’ai réuni plusieurs de mes traductions de ses vers dans un cycle que j’ai intitulé Paradis. Parallèlement, j’ai commencé à travailler à une série d’images mythologiques, «paradisiaques», pour accompagner ce cycle de traductions. On y trouve des taureaux fantastiques, un léopard, des baleines, des dauphins, des oiseaux bleus. Parmi mes motifs favoris figurent l’arbre de la connaissance du bien et du mal, et l’Œil, sans doute, divin. Je dessine aussi souvent des roses et des cyprès. J’adore les cyprès depuis mon enfance, et ici, en Suisse, c’est un vrai bonheur de les retrouver.
М.M.: Il me semble que vos tableaux The Fantasy et L’Arbre de la connaissance sont liés entre eux. Travaillez-vous à la création de cycles?
О. S.: À l’origine, je n’avais pas l’intention de concevoir des cycles: je captais simplement des symboles et des images par une sorte de «vision intérieure». C’est ainsi qu’ont vu le jour mes dessins de taureaux – allant de représentations assez réalistes à des formes mythologiques, inspirées par l’Antiquité (ainsi, la déesse égyptienne Hathor était souvent représentée avec des cornes de vache). Dans mes dessins, ces taureaux fantastiques paissent sur des prés suisses. En arrière-plan ou à côté d’eux, apparaît une mandala. En reprenant certains motifs, je reviens volontiers aux thèmes du paradis et de la création du monde. J’ai aussi une série de dessins de carpes fantastiques. Ils sont nourris de mes impressions devant de véritables carpes koï aux reflets d’or et de soie que j’ai eu l’occasion d’observer. J’ai également intégré des carpes dans un triptyque inspiré d’un conte japonais sur le palais sous-marin du dragon: le héros, descendu au fond de la mer, y rencontre les courtisans du dragon – des poissons-danseuses et des carpes-musiciennes jouant du koto et du shamisen. Je dessine aussi des plantes – lotus et nénuphars, glycines, narcisses, lys, campanules, bleuets, roses, coquelicots, anémones. Pour le conte d’Alexeï Nikolaïevitch Tolstoï Le Coq sauvage (du cycle Contes de la sirène), j’ai réalisé deux dessins en noir et rouge: sur l’un figure le coq sauvage seul, sur l’autre il apparaît entouré de fragments du conte, traduits en français et en anglais. Dans ces deux dessins, outre le coq sauvage (libre et indépendant, comme dans le conte), on retrouve la forêt et l’œuf qu’il a pondu: peint tout en rouge, comme un œuf de Pâques. En parallèle, je travaille sur des cycles de dessins inspirés du folklore suisse.
М.M.: Selon quel principe choisissez-vous les poèmes à traduire? Le facteur décisif pour vous est-il la valeur artistique, l’importance historique et culturelle, ou autre chose encore?
О.S.: En règle générale, je ne me laisse pas guider par des facteurs extérieurs dans le choix d’un texte à traduire. L’essentiel est de savoir si le texte me regarde, comme on dit, c’est-à-dire s’il me plaît, s’il correspond à ma nature, à mon état d’esprit du moment… Aux tournants importants de ma vie, par exemple, Rudyard Kipling et le légendaire barde gallois Myrddin le Sauvage furent pour moi essentiels. Il m’est aussi arrivé de lire d’abord la biographie d’un poète, de m’y passionner, puis de chercher ses textes et de me rendre compte qu’il me fallait transmettre mes impressions, exprimer mes émotions à travers la traduction. Ce fut le cas avec les poèmes de la reine irlandaise Gormlaith, que j’ai ensuite traduits. Mes traductions de Gormlaith ont, à leur tour, ouvert au lecteur ukrainien l’accès à sa poésie et éveillé l’intérêt pour son œuvre et son destin tragique. Pour moi, il est capital de transmettre autant que possible les spécificités de l’original. C’est alors que naît la joie de l’explorateur. Le poète et écrivain ukrainien Volodymyr Samiylenko, qui traduisit en ukrainien Homère, Dante, Béranger et bien d’autres classiques, avait coutume de dire: «Je me demande, comment cela sonnera-t-il en ukrainien?» (Цікаво, як це по–нашому буде?). Moi aussi, j’ai toujours cette curiosité de voir ce que donnera la traduction en ukrainien. Ainsi, un jour, je suis tombée par hasard sur le poème médiéval Pearl, en moyen anglais. Son intrigue, sa symbolique, ses enchaînements d’allégories, sa structure strophique complexe m’ont émerveillée. Je l’ai alors traduit en ukrainien, sous le titre Perlyna (La Perle), directement à partir du texte original, et non de ses versions ultérieures en anglais moderne. Pendant longtemps, j’ai traduit par pur plaisir, sans espoir de voir mes traductions publiées, «pour le tiroir», jusqu’au jour où j’ai découvert que mes traductions étaient bel et bien attendues par les lecteurs. Bien sûr, une traduction exige que l’on y mette son âme. Et j’avoue d’être fière de certaines de mes travaux. Pour en citer quelques-uns: Les Raisins de la colère de John Steinbeck, L’Intrus de William Faulkner, Galápagos de Kurt Vonnegut, Les Sept mers de Rudyard Kipling, ainsi que l’anthologie de poésie médiévale européenne L’Europe médiévale: florilège littéraire, dont j’ai réalisé la majeure partie des traductions. Je voudrais ajouter qu’en 2021, pour ma traduction d’un recueil consacré à l’esprit des bois Puck, figure du folklore britannique, j’ai reçu la bourse André Cheptytsky.
М.M.: Vous avez traduit en ukrainien le poème Paradise Lost de John Milton. Quels sont les principaux défis auxquels se heurte un traducteur lorsqu’il s’attaque à un texte aussi monumental et foisonnant?
О.S.: J’ai toujours beaucoup aimé cette œuvre, et je rêvais de la traduire entièrement – ce que j’ai fini par faire. Je dois dire que c’est le texte lui-même qui est venu à ma rencontre. D’abord, j’ai simplement lu l’original. Ensuite, les motifs du «paradis perdu» se sont reflétés dans mes propres poèmes. Plus tard, j’ai découvert qu’un extrait de Paradise Lost servait d’épigraphe au roman de John Steinbeck En un combat douteux (In Dubious Battle). Le titre lui-même vient de Milton! Cet épigraphe, je l’ai traduit, comme l’ensemble du roman de Steinbeck. Puis, «pour le tiroir», j’ai traduit tout Milton. Plus tard, ma traduction a été publiée.
Dans ce travail, il y eut des passages qui avançaient relativement vite. Mais il y eut aussi des moments où je devais examiner attentivement les allitérations, la symbolique, le contexte de chaque vers. Car il ne s’agit pas d’un simple récit biblique. L’époque où vivait Milton y est très présente: le poème est saturé d’allusions et de sous-entendus que ses contemporains comprenaient aisément, mais que nous devons déchiffrer: des réalités religieuses, politiques, personnelles (par exemple, le destin d’Oliver Cromwell, le contexte de ses discours et écrits).
Il importait de restituer non seulement le mètre, le vers blanc, l’équivalence métrique et d’autres caractéristiques poétiques, mais aussi tous les sous-textes. Milton aimait les jeux de mots, notamment les allitérations. Par exemple, il appelle l’anti-héros Satan «Fiend», c’est-à-dire un scélérat, mais au sens plus large: l’ennemi du genre humain. Il suffit d’enlever une lettre à «Friend» (ami) pour obtenir «Fiend», qui signifie démon, diable. En ukrainien, j’ai choisi «недруг» (littéralement «non-ami», adversaire), qui est un antonyme naturel de «друг» (ami) et qui se rapproche étonnamment de l’original. J’ai aussi employé «бузувір», qui signifie «cruel», «inhumain», «monstre».
Une autre difficulté tenait au genre des substantifs. Chez Milton, le Péché (Sin), personnifié en fille de Satan, engendre de lui la Mort (Death). Si le Péché est féminin, la Mort apparaît sous une forme masculine. Pour respecter la métrique et le parallélisme, il était difficile de modifier ces notions sans trahir l’original. Dans ma traduction, ces figures démoniaques – Гріх et Смерть – sont donc restées, respectivement, une femme et un homme. Le poème recèle aussi des renvois au folklore anglais et à la littérature médiévale, que Milton et ses contemporains connaissaient bien. Par exemple, le genre de la vision, très répandu dans la littérature religieuse. Tout cela devait être pris en compte pour restituer avec exactitude le modèle miltonien de l’Enfer. Enfin, il fallait transmettre le principe de l’amour présent dans l’œuvre: amour pour Dieu, amour entre Adam et Ève, amour et fidélité au suzerain, mais aussi trahison envers lui… Sur le plan linguistique, je me suis efforcée que ma traduction soit compréhensible aux lecteurs d’aujourd’hui, comme l’était le poème pour les contemporains de Milton, sans pour autant chercher à le «nostrifier». J’ai recouru aux archaïsmes (la connaissance du lexique ukrainien de l’époque baroque m’a été très utile). Mais il faut toujours garder la mesure. L’original est un texte vivant, et j’ai voulu que la traduction ukrainienne le soit aussi, qu’elle «respire».
М.M.: Quelles langues parlez-vous, et laquelle considérez-vous comme votre «langue maternelle» lorsque vous travaillez sur vos traductions?
О.S.: Je maîtrise l’ukrainien, le russe et l’anglais (qui est ma langue étrangère de base). J’apprends le français (j’ai déjà atteint le niveau B1) et je souhaite poursuivre dans cette voie. J’ai également étudié l’allemand, le polonais, le latin, l’espagnol et l’occitan (provençal). Je connais certaines langues slaves. Grâce à ces connaissances, j’ai pu traduire l’épopée serbe et, plus largement, balkanique. Avec l’aide de dictionnaires, mais sans traductions interlinéaires, j’ai travaillé sur la poésie scaldique scandinave, ainsi que sur la poésie celtique (de l’irlandais au gallois). Il en va de même pour les langues turciques (poésie des khans de Crimée). Je comprends la langue scots et j’ai traduit à partir de celle-ci des ballades écossaises. J’ai aussi fait des traductions de l’anglo-saxon (vieil anglais), du moyen anglais et de l’ancien anglais.
М.M.: Comment travaillez-vous avec le rythme et la rime lorsque vous traduisez des textes poétiques en ukrainien? Conservez-vous la métrique originale ou l’adaptez-vous à la prosodie ukrainienne?
О.S.: C’est une question intéressante. La poésie, c’est le rythme. En lisant Paradise Lost à voix haute, j’ai compris qu’il était nécessaire de préserver ce rythme. Dans ma traduction en ukrainien, j’y suis parvenue. En règle générale, je m’efforce de conserver la forme originale, l’équivalence métrique et rythmique, les allitérations, les rimes internes. Bien sûr, il arrive que cela ne coïncide pas toujours avec la rythmomélodie ukrainienne. Un exemple parlant est celui de la poésie scaldique scandinave, où l’on trouve des schémas d’allitérations très stricts. Une traduction littérale peut donner un ensemble de mots épars et dénués de sens, alors que dans l’original, ces poèmes sont harmonieux et logiques. Pour traduire la poésie des scaldes, ma connaissance des arts visuels scandinaves, en particulier des pierres runiques, m’a beaucoup aidée. De même, dans le travail sur l’organisation rythmique de mes traductions, m’a été utile la connaissance de la poésie des khans de Crimée, conçue à la fois pour une perception auditive et visuelle. Mais je cherche toujours à rapprocher le plus possible ma traduction de l’original. Mes traductions sont de véritables traductions, et non des «réécritures», des «adaptations» ou des «variations».
М.M: Quand avez-vous commencé à dessiner et à écrire des poèmes?
О.S.: Je dessine depuis très longtemps, depuis ma petite enfance. Je faisais aussi du patchwork, du modelage, de la broderie, je fabriquais des poupées, des petits livres faits à la main. J’aimais illustrer ce que je lisais. J’ai commencé à composer des poèmes également très tôt. Lorsque j’écrivais des poèmes, je les encadrais immédiatement de dessins. Ou, inversement, j’écrivais des poèmes autour d’un dessin.
M.M. : Travaillez-vous selon une technique artistique particulière ? Quels matériaux préférez-vous ?
O.S. : Je dessine avec ce que j’ai sous la main. Cela peut être de la peinture, des feutres, des marqueurs, des crayons de couleur, des craies de cire (j’aime beaucoup travailler avec), des pastels… Ici, en Suisse, j’ai commencé avec des pastels. Mais je sens que ma technique artistique va encore évoluer. Je peux travailler dans différents styles, selon ce qui me plaît le plus à un moment donné. Je travaille aussi bien avec une gamme multicolore qu’avec des couleurs monochromes, en combinant souvent le rouge et le noir. Ce dernier choix est peut-être aussi un écho de mon inconscient ukrainien, car le rouge et le noir sur fond blanc sont nos symboles, notamment dans les broderies, les œufs de Pâques… Certaines peintures (paysages, natures mortes…) sont inspirées de la nature, et les spectateurs reconnaissent souvent immédiatement les montagnes, les lacs, les roses, les autres fleurs, etc. qu’ils ont vus dans la réalité.
М.M.: Comment le changement de lieu de résidence a-t-il influencé votre création artistique ? Envisagez-vous d’exposer vos œuvres ?
О.S.: La Suisse m’a sauvé. Ici, j’ai développé un nouveau style, j’expose mes peintures et mes illustrations pour des traductions. L’année passée, c’est-à-dire en 2024, une exposition a eu lieu à Saint-Sulpice. Cette année, mon tableau «La femme-rivière» a été présenté au vernissage à Genève, lors du concours organisé à l’occasion de la Saint-Valentin. Je prévois également de nouvelles expositions.
М.M.:Merci beaucoup pour cette conversation passionnante. Nous vous souhaitons beaucoup de succès, de nouvelles découvertes littéraires, de traductions et d’expositions de peintures!
“THE MAIN THING IS WHETHER THE TEXT ‹STARES› AT ME”
Olga Smolnytska is a Ukrainian philologist, philosopher, translator, writer, and artist. Candidate of Philosophical Sciences of “Ukrainian Studies”. She is the author of 8 Ukrainian books: poetical collections “The Angel of the Night”, “I Shall Find a Changeable Comet” (both 2009), “The Black Butterfly” (2010), TV-scripts, prose, articles: “Searching the Roots” (2010); poetry: “The Wanderer” (2011); “Lilies for Nila” (2012); poetry “The Ripe Grapes” (2017); individual philosophical monograph “Philosophical-methodological principles of Literary Studies at the University in Kyiv at the end of the 19th – beginning 20th centuries” (2013). Winner of literary awards and competitions. Since 2022, she has lived in Switzerland. In 2023, she won the Kyiv magazine Vsesvit Award for her translation of Karel Jaromír Erben’s ballads from the collection “Bouquet” from Czech into Ukrainian. Her translations from various Slavic languages into Ukrainian are regularly published in the magazine SlavicumPress.
M.M.: How do coexist so completely different aspects of your work as scientific and artistic ones?
O.S.: Previously, it was the case that my poetry and prose works were born before the scientific text. But now, it may also be the case that I write a scientific text or am impressed by what I have learned earlier on (heard, seen, read) in a scientific source, and then this experience is embodied in my poetry. Overall, the overflow and interweaving of different genres are occurring in my work quite often.
M.M.: One of your latest illustration series is called “Paradise.” Could you tell us more about this series and explain what is the origin of its title?
O.S.: I’ve admired the works of Nikolai Gumilev for a long time and have translated his works into Ukrainian. Incidentally, Gumilyov’s biography is also connected to Ukraine. The poet’s first wife was Odessa-born Anna Akhmatova (Horenko), with whom he got married in 1910 at St. Nicholas Church in the village of Nikolska Slobidka. The village was located near Kyiv. But of course, there’s more to it. Gumilev was deeply interested in Ukrainian mythology, and his poetry contains many Ukrainian folk motifs. And the poem “Paradise” is one of my favourites by Gumilev, so I combined a number of my translations from Gumilev’s poetry into one cycle, which I called “Paradise.” At the same time, I began working on a series of mythological, “paradise” images for this translation cycle. Among them are fantastical bulls, a leopard, whales, dolphins, and bluebirds. My favourite images are the Tree of Knowledge of Good and Evil, and The Eye (probably the Eye of God). I also often draw roses and cypresses. I’ve loved cypresses since childhood, and here in Switzerland, it’s so nice to see them again.
M.M.: It seems to me that the pictures “The Fantasy” and “The Tree of Knowledge” are connected. Are you working on creating a series?
O.S.: Initially, I didn’t intend any cycles; I simply captured symbols and images with my “inner vision.” This is how my drawings of bulls emerged – from fairly realistic ones to mythological ones, inspired by ancient mythology (for example, the Egyptian goddess Hathor was typically depicted with cow horns). The fantastical bulls in my drawings roam the Swiss meadows. A mandala is placed against or next to them. When creating recurring images, I return to themes of paradise and the creation of the world. I have a series of drawings of fantastical carp. The drawings are filled with impressions of real brocade koi carp that I once observed. I also included carp in a triptych based on a Japanese fairy tale about the underwater palace of a dragon. The fairy tale’s hero, having fallen to the bottom of the sea, meets the dragon’s courtiers: dancing fish and carp musicians playing the koto and shamisen. I draw plants – lotuses and nenuphars, wisteria, daffodils, lilies, bellflowers, cornflowers, roses, poppies, anemones. I drew two drawings in black and red tones for Alexei Nikolaevich Tolstoy’s fairy tale “The Wild Cock (Roaster)” (from the cycle “Mermaid Fairy-Tales”): one picture depicts the “wild roaster” on its own, and the other one, framed by excerpts from Tolstoy’s fairy tale, are translated by me into French and English. And in both drawings, besides the wild chicken (free and independent, just like in the fairy tale), there’s a forest and the egg it laid. It’s red, like an Easter egg – krashanka. I’m also working on a series of drawings inspired by Swiss folklore.
M.M.: How do you select poems for translation? What is the deciding factor for you: artistic value, historical and cultural significance, or something else?
O.S.: Usually, there are no specific factors that influence my choice of translation for a particular work. The main thing is whether the text „speaks” to me, whether I like it, whether it suits my personality and my current mood… At turning points in my life, for example, Rudyard Kipling and the legendary Welsh bard Myrddin Wyllt (“the Wild”) were important to me. There were times when I’d first read a poet’s biography and be captivated; then I’d search for lyrics and realise I needed to express my feelings, reflect my impressions. This is what happened with the poems of the ancient Irish queen Gormlaith, which I later translated. And my translations of Gormlaith, in turn, introduced Ukrainian readers to her poetry, inspiring them to learn more about this woman’s poetical work and tragic fate. For me, the principle of maximising the original’s authenticity is essential. That’s when the joy of discovery arises. Ukrainian poet and writer Volodymyr Samiilenko, who translated the works of Homer, Dante, Beranger, and many other classics into Ukrainian, said: “It is interesting what it would be like in our language?” («Цікаво, як це по-нашому буде?») And I’m always curious about what a Ukrainian translation would look like. For example, when I accidentally discovered the medieval poem “The Pearl” (Middle English “Perle”) in Middle English, I was delighted by its plot, symbolism, chains of allegories, and complex strophes. And then I translated the poem „The Pearl” (in the Ukrainian translation, „Perlyna”) into Ukrainian. And I did so from the original, not from subsequent versions in modern English. For a long time, I translated as stood „at the table”, but then I suddenly discovered that readers needed my translations. Of course, you have to put your heart and soul into translation. I also have literary translations that I’m especially proud of. Here are a few: John Steinbeck’s “The Grapes of Wrath,” William Faulkner’s “Intruder in the Dust,” Kurt Vonnegut’s “Galápagos,” Rudyard Kipling’s “Seven Seas,” as well as the anthology of medieval European poetry “European Middle Ages: A Literary Florilegium,” for which I performed most of the translations. I’d like to add that I received the Sheptytsky Scholarship in 2021 for my translation of a collection about the forest spirit Puck, a hero of British Isles folklore.
M.M.: You have translated John Milton’s «Paradise Lost» into Ukrainian. What are the main challenges a translator faces when tackling such a monumental and multilayered text?
O.S.: I’ve always loved this work; I dreamed of translating it completely – and I did. I must say, the text has found me. At first, I simply read the original. Then, the motifs of “paradise lost” found their way into my poems. Later, I discovered that a passage from “Paradise Lost” is used as an epigraph to the work “In Dubious Battle.” The title is also taken from Milton! I translated this epigraph, and I have translated the whole Steinbeck’s novel. And then – first I stood at the table – I translated all of Milton’s poem. And later, my translation was published. While translating the poem, there were sections that went relatively quickly. But there were also times when I had to clarify the alliterations, symbolism, and context of each line. After all, this is not just a retelling of a biblical story. This is the author’s contemporary life, the poem is full of allusions and hints that would be understandable to his audience, and we need to decipher the subtext: religious, political, personal (for example, the fate of Oliver Cromwell, the context of his speeches and texts). It was important to recreate not only meter and blank verse, equilinearity, and other poetic features, but also to be capable of conveying various kinds of subtext. Milton loved experimenting with words and used alliterations. For example, Milton called the antihero Satan «Fiend,» meaning villain, or more broadly, The Enemy of the Human Race. It was enough to remove one letter from the word “Friend” to get “villain,” or “fiend,” which is also a devil or demon. In Ukrainian, I got “nedruh,” which is the antonym of the word “druh” (“friend”). It is unexpectedly close to the original. But I also used the word “Buzuvir,” meaning “fiend,” “monster.” There was also a problem with the gender of the nouns. In Milton’s poem, Satan’s daughter, Sin, gives birth to Death through incestuous intercourse with him. While Sin is personified by Milton as a woman, Death has a masculine appearance. To maintain rhythm and balance, it is difficult to alter the names themselves, lest they subvert the original concepts. Therefore, in my translation, these demonic figures – Hrіkh (Sin) and Smert’ (Death) – remained respectively a woman and a man. The poem also contains implicatures from English folklore and medieval literature, well known to Milton and his contemporaries. This includes the visionary genre, popular in religious literature. All of this had to be taken into account during translation to accurately reflect Milton’s model of Hell. It was also important to convey the principle of love in this work. After all, it encompasses love for God, for a loved one (Adam and Eve), and love and service to the suzerain (overlord), and betrayal. On the linguistic level, I worked to ensure my translation would be understandable to readers, just as Milton’s contemporaries understood Milton’s poem, but I did not attempt to domesticate the original. I used archaisms in the translation (my knowledge of Ukrainian Baroque vocabulary was very helpful here). But, of course, moderation is key. The original is a living text, and I tried to make the Ukrainian translation feel alive and „breathing.”
M.M.: What languages do you speak and which of them do you feel like your “native” when you translate?
O.S.: I am fluent in Ukrainian, Russian, and English (it is my primary foreign language). I am learning French (I have already reached level B1) and still want to keep studying it. I studied German, Polish, Latin, Spanish, and Occitan (Provençal). I also know some more Slavic languages. Thanks to this knowledge, I was able to create translations of Serbian and, more broadly, Balkan epics. Using dictionaries but without interlinear translations, I translated Scandinavian skaldic and other poetry, as well as Celtic poetry (as Irish, Welsh etc.). The same applies to Turkic languages (the poetry of the Crimean Khans). I understand Scots and have translated Scottish ballads. Also I have translations from Anglo-Saxon (Old English), Middle English, and Old English.
I translate mostly into Ukrainian, but I also have translations into Russian and English. Previously, I considered the ability to write poetry in a foreign language the main criterion for fluency. My first attempts at poetry as a child were written in English.
M.M.: How do you work with rhythm and rhyme when translating poetry into Ukrainian? Do you preserve the original metrics or adapt them to Ukrainian prosody?
O.S.: This is an interesting question. Poetry is rhythm. When I read “Paradise Lost” aloud, it became clear to me that the rhythm must be preserved. This was achieved in the Ukrainian translation. I usually try to preserve the original form, equilinearity, equirhythmicity, alliteration, and internal rhymes. Of course, there are discrepancies with Ukrainian rhythmic melody. One example is Scandinavian skaldic poetry, where the poems feature alliterative patterns, resulting in a meaningless jumble of scattered words when translated literally, while the original is harmonious and logical. My knowledge of Scandinavian visual art, particularly rune stones, helped me translate skaldic poetry. When working with the rhythmic organization of translations, knowledge of the poetry of the Crimean Khans, which is designed for both auditory and visual perception, is helpful. But I always strive to make the translation as close to the original as possible. My translations are precisely translations, not „rehashes,” not „arrangements,” not „variations.”
M.M.: When did you start drawing and writing poetry?
O.S.: I’ve been drawing for a long time, since early childhood. I also did appliqué, modelling, embroidery, made dolls, and sewed handmade books. I loved illustrating what I read. I also started writing poetry early. When I wrote poetry, I immediately framed it with drawings. Or, conversely, I wrote poetry around a drawing.
М.М.: Do you work in a particular artistic technique? What materials do you prefer?
O.S.: I draw with whatever’s at hand. It could be paints, felt-tip pens, markers, coloured pencils, wax crayons (I really enjoy working with them), pastels… Here in Switzerland, I started with pastels. So I can feel like my artistic technique itself will continue to evolve. I can work in a variety of styles – whatever suits me best at the moment. I work with both multicolour and monochrome palettes, often pairing red and black. Perhaps the latter is also an echo, an echo of the Ukrainian unconscious, since red and black on white are our symbols, including those of embroidery, pysanky (Ukrainian coloured Eastern eggs)… Some drawings (landscapes, still lifes…) are taken from nature, and viewers often instantly recognize mountains, lakes, roses, other flowers, etc., that they have seen in real life.
M.M.: How has your change of residence influenced your artistic work? Are you planning any exhibitions of your work?
O.S.: Switzerland saved me. I developed a new style here, and I have exhibitions of my paintings and illustrations for translation. Last year, in 2024, there was an exhibition at Saint-Sulpice. This year, my painting “The Woman-River” was on vernissage in Geneva, as part of a competition for Saint Valentine’s Day. I’m planning more exhibitions.
M.M.: Thank you very much for the interesting conversation. We wish you continued success, new literary discoveries, translations, and art exhibitions!
Olga Smolnytska, University of Lausanne
Interview by: Maria Mackert, University of Konstanz
Illustrations by: © Olga Smolnytska
Translated into French by: Michail Maiatsky, Luxembourg
Translated into English by: Olga Smolnytska and Edited by: Kostiantyn Zotov (Zorian Kostiuk), Kyiv, Ukraine, freelance translator, copywriter, writer, ex-journalist. Writer’s pseudonym or alias: Zorian Kostiuk.
Edited by: Olga Burenina-Petrova, University of Zurch & University of Konstanz