ЕЩЕ РАЗ О КОНСТАНЦЕ

Часть I

Этот ноябрь казался мне каким-то особенно пронзительным. То ли потому, что я еще не совсем успел привыкнуть к холодным затяжным дождям, то ли темнело, по моим ощущениям, слишком уж рано. Возвращаясь домой, я первым делом ставил батареи на 5-ку, быстро опускал жалюзи на окнах. Раскрывал на сушку мокрый зонтик, вешал на плечики пальто возле батареи и не спеша разбирал рюкзак, выкладывая книжки и пограничные деликатесы, которые удавалось урвать по немыслимой скидке в Edeka. Типичные будни иностранного студента. Хотя какой я по сути студент! Это, конечно, большой вопрос. Моя возрастная любовница, как и старые заношенные, но некогда фирменные дорогие кроссовки, осталась там, дома, в прошлой жизни. Так вот она, рассказывая третьим лицам обо мне, в моем же присутствии, частенько вкрапляла колкий эпитет «неприкаянный». Пусть так. Много чего осталось в прошлой жизни, и это хорошо.

На плите уже потрескивала сковорода. Я открыл пачку кальмаров в кляре и бросил на гладь масла. Убедившись, что корочка схватилась и зашипела, вновь отметил про себя, что вот уже как месяц я питаюсь не тем, что хочу, а тем, что подешевле; и зачастую это «умирающие» гастрономические изыски. Я открыл холодильник, достал заледенелый Paulaner. Что ж, красиво жить не запретишь, ухмыльнулся я сам себе, налил в бокал янтарного с шапкой и залпом выпил пинту. Так сумбурным ужином и заледенелым хмелем я гасил скребущую тоску, которая неумолимо накатывала вечерами.

Учиться «за кордоном» была мечта. Но не моя, мамина. Что-то сидело в маме, что никогда не давало нам тихо, спокойно, сыто жить. «Имманентный диссонанс», как метко отмечала та же возрастная любовница, оправдывал много из того, что случалось в нашей с мамой жизни. Хорошо помню весну, когда мне было 14. На протяжении нескольких месяцев, до самого июля мне приходилось есть коровье вымя. Отварное, в тефтелях, тушеное, в пирожках. Это был самый разгар перестройки. На работе кто-то шепнул маме, что можно купить (именно купить, а не получить) путевку в заветный, всесоюзный лагерь «Артек». Но конечно, это будет непросто и недешево. Я рос, маме надо было как-то исхитрится и обеспечить мне полноценное питание с белком и скопить на путевку в лагерь. Коровье вымя – самый дешевый, бросовый продукт, который продавали за гроши на рынке возле дома. Поначалу мама даже стеснялась. Подходила к прилавку, приценялась к вырезке или языку, а потом, как бы невзначай, быстро просила взвесить ей килограмм вымени, вроде как кошкам на корм, нацарапывала мелочь и спешно уходила. К концу первого месяца ее уже знали и оставляли вымя завернутым в лоскут ткани под прилавком, дабы не заветрилось. Стоит ли говорить, что, когда время этой омерзительной диеты уже подходило к концу и на горизонте вроде как начинала маячить путевка в заветную здравницу, афера прогорела. Мама отнесла скопленные гроши в какой-то профсоюз и добросовестно ждала что нам, как и обещали позвонят и скажут на каком перроне ждать с вещами вожатого. Старый красный дисковый телефон молчал. За день до обозначенного срока отбытия мама, утешая себя тем, что в спешке ошиблась на одну цифру телефона, на двух автобусах с пересадкой поехала по адресу, где ее ждал лишь суровый амбарный замок на двери. Всю следующую неделю она все еще надеялась, просила не занимать надолго телефон, выспрашивала у всех на работе что же могло случится, не веря в обман, и продолжала готовить на ужин вымя. Конечно, это был далеко не единственный эпизод, когда маму бессовестно обманывали. Но, когда я наконец получил приглашение на годовую стажировку в Констанцкий университет, она возликовала. Она считала это чуть ли не своей главной победой в жизни и ей искренне казалось, что вот теперь, мы заживем по-новому, не так как все! Все прожитое до было в ее картине мира, своего рода, «подготовкой»: она даже «авансом» простила мне все прошлые, по ее мнению, оплошности. Вроде бы как, я все искупил. Искупил недоедание, недосыпания, всех девочек, которые ей безумно не нравились и которых я приводил домой ночевать. Искупил год, который «просидел на ее шее», когда с первой попытки не поступил на бюджет и много-много чего еще. Но это был «аванс» с подвохом. Собирая меня в дорогу, мама честно, без обиняков сказала, что до лета я должен освоиться, встать на ноги, зарекомендовать себя. А уж летом она сперва приедет погостить, а после и вовсе переберется ко мне, в Европу, ведь по духу и менталитету ее место именно там!

Я перевернул запанированные кругляши тушки кальмара с бледной стороны на позолоченную, открыл еще одно пиво и подключил к зарядке ноутбук. Мои будни походили на обычную рутину среднестатистического академического червя. Будучи лишь закрепленный к Вузу, а не полноценным студентом я имел определенную свободу. Но годы маминой дрессуры брали свое. Я добросовестно посещал абсолютно все лекции и коллоквиумы. Конспектировал, зубрил, хотя где-то на подкорке понимал, что определенная, а точнее, большая часть из того, на что сейчас я расходую гигабайты моей внутренней мозговой оперативной памяти точно не пригодится и даже не создадут новое звено моей нейросети. В такие моменты мне всегда вспоминались слова одной пожилой, мудрой профессорши, которая осталась там, далеко, дома. «Образование – это то, что останется у вас в голове, когда вы закончите все вузы, напишете все работы и сдадите все экзамены».

Кальмары зарумянились. Я достал остатки мумифицировавшегося чеснока, лениво подробил их, отщипнул грамм замороженной зелени и капнул в блюдце краплю майонеза. Вот тебе и соус. Допивая вторую бутылку, причмокивая кальмарами и слизывая масло с губ, я почувствовал, как меня постепенно накрывает пеленой сна и слегка ноет застолбенелая от сидения спина. Надо не спугнуть и не пересиживать, как вчера, подсказывал я себе и подгонял себя быстрее доесть и, минуя душ, упасть лицом в подушку. Экран ноутбука тоже постепенно готовился уйти в спящий режим. На боковой панели мессенджера появилось уведомление. Мне совсем не хотелось его открывать, вступать в переписку, и, того хуже, в обсуждение, как прошел мой день, или высылать фотографии. Но все же я отставил в сторону стакан и открыл диалоговое окно. Это действительно была мама. У меня пошла загрузка тонны фотографий мамы на даче. Вместе с соседом они укрывали на зиму теплицу и грядки. Аграрии в третьем поколении, но с претензией на европейский манер – это было видно по маминой одежде. С тех пор как я убыл на Баден-Вюртембергскую землю, мама сменила драные калоши на модные, яркие желтые резиновые сапоги и почему-то начала именовать нашу старую огородную усадьбу фазендой. Веселятся ребята, подумалось мне, и я уже было решил сворачивать окно до завтра как откуда-то из недр старой переписки всплыла аварка давно забытой визави. Увеличив фото, я с трудом узнал в уверенной «отфильтрованной» блондинке некогда так волновавшую меня, беспечную и отвязную Росину. Надо идти спать и не вчитываться в простыню текста на экране. Я захлопнул ноутбук, выключил ночник и улегся в остывшую за день постель.

***

Последний месяц необходимости в будильнике не было. Мне посчастливилось устроиться в историческом центре почти задарма. Констанц в основном был городом студентов и отпускников, которые в сезон стекались туда с разных уголков Германии и Швейцарии понежиться на солнце, прогуляться по окрестностям левого берега Боденского озера. Ближе к осени все растекались и наступало умиротворяющее затишье. Немцы, с присущей им педантичностью и аккуратностью, вставали затемно и расходились по конторам. Как и рабочие, реставрировавшие фасад исторического здания, на которое выходили мои окна. С шести утра я слышал методичный стук молотков и отбойника. За то время, что я жил здесь, я уже немного адаптировался к действительности, но впитать в себя в полной мере  Ordnung пока еще не мог. Заселяя меня в квартиру, хозяйка долго, монотонно растолковывала мне, как важно и необходимо сортировать мусор, оставила подробную методичку с датами и цветами маркировки. Но я все равно продолжал валить все в одну кучу, как делал дома. Затем, в конце недели выбирал время, склонялся над пакетом и, как клошар, копошился в мешке, твердя фразу из советского общепита «мухи отдельно, котлеты отдельно», раскладывая ячную скорлупу и пластиковые упаковки по разным кучам. Второй совсем плохо приживающейся привычкой было окно в ванной. Нет, не обычное окно на стене с видом на дворик. Как было бы здорово, лежишь ты в теплой пене, сморишь прямо, а там за окошком солнышко ласково улыбается тебе. Это было совсем другое, коварное и шкодливое окно на потолке. Оно служило и вентиляцией, и вытяжкой от влаги. И все было бы хорошо. Но практически каждый раз, когда я покидал квартиру и забывал его закрыть, случался сильный дождь и даже ливень, и ванная комната довольно ухмыляясь встречала меня большой растекшейся по полу лужей. Вообще я в целом плохо приспособлен к быту. А как вы хотели? Маменькин сынок, до совершеннолетия просидевший под юбкой на всем готовом, как отзывалась обо мне та самая, зрелая любовница. Она кстати тоже надеялась, что поимеет определенные бенефиты от моего пребывания на стажировке, но конечно не такие явные, как мама. Перед моим отъездом, мы поехали на дальний рынок в пригороде и обойдя его вдоль и поперек, нашли очень даже годные подделки европейских брендов по доступным ей ценам. Насколько позволил бюджет, она одела меня на сезон и после «прощального секса» даже сунула 50 евро, видимо, чаевые.

И все же я умел варить овсяную кашу, как-то справлялся с яйцами и старой моделью кофеварки, поэтому относительно здоровый и питательный завтрак был мне обеспечен. Иногда, ухватив на тех же вечерних скидках пачку колбасной нарезки или даже слайсы красной рыбы, я баловал себя этаким «инстаграммным» завтраком и с мыслью, что европейская жизнь стала мне немного ближе, шел на остановку. Маршрут двух автобусов, конечной остановкой которых был Констанцкий университет, был закольцованный. По дороге мы огибали весь небольшой старый город, и уже от площади вокзала дорога уходила прямо, минуя аккуратные немецкие одно-двухэтажные домики, в которых словно никто и не жил и ехали вдоль леса прямо к университету. Даже леса Германии были словно причесанные и наманекюренные. На тропинках, выходивших к дороге не было видно ни мусора, ни бутылок, ни поваленных сильным ветром деревьев, впрочем, как и животных и людей. Лес был рассчитан до сантиметра, органично встроен в городскую среду, где все и так было разложено по полочкам, на своем строго отведенном месте.
Alles ist in Ordnung – напоминал я себе и, не отвлекаясь на редких, сменяющихся попутчиков, продолжал следить за дорогой. К конечной людей в автобусе оставалось совсем немного. Совершенно разные по возрасту и внешнему виду студенты никак не складывались в моем представлении в нечто общее и единообразное. Казалось, каждый был занят только собой. В тоже время я не ощущал на себе ни отчуждения, ни настороженности, ни враждебности. Возможно, я был бы и не против завести какие-то хрупкие приятельские знакомства и даже хотел быть кому-то быть интересен. Но не складывалось. Единственная девушка, которая вызвалась мне помочь в первый же день моего пребывания в университете была Татьяна. Мы были земляками. В Германии она обосновалась достаточно давно, жила где-то на отдальках с мужем и котом Семеном. Татьяна помогла мне освоиться с библиотекой, найти «мой» стеллаж с интересующей литературой и даже угостила обедом в студенческой столовой. Общаться со мной вне стен университета ей видимо было некогда, да и общие воспоминания о Heimat были для нее, скорее, травматичны и неудобны и вызывали ненужные ностальгические, хотя и сдержанные флешбеки.

Часы в библиотеки университета были для меня волшебными, особенно в выходные, когда «нормальные» студенты наслаждались жизнью и свободой. Иногда я в полном одиночестве штудировал книги, доступ к которым был совершенно свободным. Этот формат читального зала поначалу очень меня удивлял. Я привык, что в моем университете книги надо было «выпрашивать». Подходить к библиотекарю, просить, ждать пока сыщут нужное и под надзором читать, постоянно отвлекаясь на покашливания и перешептывания скученно сидящих рядом. Здесь же я сам обходил стеллажи, присматривал интересное и необходимое, выбирал укромный уголок – хочешь на первом этаже, в кресле-мешке или ортоптическом лежаке, хочешь на втором, ближе небу. Потолок в библиотеке был стеклянным. Отведя уставшие глаза от убегающих букв, я смотрел вверх на чистое голубое небо или всматривался и прислушивался к монотонным каплям настойчивого ноябрьского дождя. Начитавшись вдрызг, сверившись с расписанием автобуса, которое, как и все в немецком мироустройстве было отлаженно и работало точно, как часы из приграничной Швейцарии, я закрывал тетрадь, где муравьиным почерком делал заметки из прочитанного, и, вдыхая чистый, омытый дождем стуженный воздух, неспешно брел до остановки. Дорога пролегала сквозь узкую аллею, и первые предвестники зимы, огненные листья, бросали мне в лицо мелкие капли, напоминая, что в рюкзаке должен лежать зонтик. Его я забывал почти всегда, особенно в дождливые дни. Почти пустой и теплый автобус информировал меня об остановках маршрута. Это было лишнее. Я хорошо усвоил его с первых дней и выходил по настроению.

Сегодня мне захотелось прогуляться и посидеть на лавочке у озера. В рюкзаке был припасен хлеб. Здесь много чаек, прикормлю их как это было с голубями, дома. Я сошел на нужной остановке и через сквер, который предусмотрительные немцы уже начали наряжать к вайнахту, спустился к озеру. Как обычно было безлюдно. Просто, хорошо и тихо. Я не переставал удивляться отсутствию людей. Ну не может же весь город только работать? А где же мамочки с колясками, милые пенсионеры-старички, трогательно прогуливающиеся под ручку вдоль озера? Конечно, они все здесь. Просто мне везет. Город любит меня и делится своими сокровищами, позволяя побыть одному и полюбить его в ответ. Чайки явно следили за мной, и только я удобно расселся на лавочке, начали собираться в банду и требовать мзду. Я поспешил достать хлеб; точнее, вынул сразу половину недоеденной с ужина булки. Конечно, это было роковой ошибкой. Чайки обступили меня плотным кольцом и громкими выкриками стали требовать пайку. Я отщипнул кусок, и его сразу же заглотила «главарь»-птица, что была намного крупнее, если не сказать, толще остальных, да еще и с одним глазом. Гогот чаек нарастал, и я понял, что лучше и безопаснее для себя отдать им на откуп сразу весь ломоть, иначе мне несдобровать. Так я и сделал. Чайки накинулись на хлеб и началась такая возня как обычно показывают в мультиках. Где кружится облачко, из которого вылетают то звездочки, то кулаки, то мелькают лица участников схватки. Птицы пресытились. Понимая, что взять с меня больше нечего, они разлетелись, и я вновь остался один в угасающем дне ноября. Озеро словно застыло и не единым плеском не нарушало умиротворения. Лавочка, стоявшая сбоку, была так же одинока. Холодное солнце шло на закат, и мне нестерпимо захотелось увидеть кого-то рядом, на соседней лавочке. Может, маму или хотя бы Татьяну из университета. Но я сидел один.

***

В рюкзаке помимо тетрадей и хлебных крошек болтались несколько пустых банок от пива и пластиковая бутылка от минералки. Я побрел в ближайший Lago у вокзала, памятуя, что там есть Pfandomat и что, сдав тару, у меня будет плюс пара евро к ужину. Прогуливаться здесь мне нравилось. Помещение ТЦ уже было щедро наряжено в ожидании рождества, что несомненно поднимало настроение горожанам и стимулировало покупательскую активность к праздникам. Продуктовый Aldi мне нравился куда меньше. Почему-то он прочно ассоциировался у меня с оптовыми магазинами дома, где все свалено в одну кучу и люди с гигантскими тележками снуют взад-вперед, выискивая подешевле да побольше. То ли дело Edeka. Подороже, но со вкусом. Завтра воскресенье, а значит торбу надо набить поплотнее, магазины работать не будут. Эта особенность немецкой торговли тоже долго не укладывалась у меня в голове и по началу я попадал впросак. Приходилось ужинать, переплачивая в кафе. Купить продукты в выходной было негде.

Я выбрал брикет охлажденных куриных грудок, овощи картошку и, опять-таки по акции, прихватил бутыль вина, объемную, литра полтора. Ну а что, в выходные не грустить же насухую. Расплатившись наличными и бутылочным талоном, я аккуратно разместил покупки в рюкзаке и, наметив по пути заглянуть в собор Девы Марии, направился в сторону дома. Брусчатка под ногами была мокрой и скользкой. Всматриваясь в ее части, я в который раз мысленно улетел в средневековый быт и представил, как вместо того, чтобы клацать по кнопкам ноутбука и с умным видом излагать повторение пройденного в презентациях, обтесывал бы камни, например. Или умирал за короля: im Namen des Königs! Именно так я восклицал бы, облачившись в латы, как эти чудики в фонтане. Кстати, фонтаны пока еще работали. Совсем скоро их переведут на зимний режим, и они будут отдыхать до весны. А я нет.

Возможно, главная достопримечательность всех путеводителей о Констанце, наряду с имперским фонтаном и самой развратницей Империей, был Констанцкий кафедральный собор. В свете редких осенних лучей он поражал меня монументальностью, но именно в такую промозгло-слякотную погоду очаровывал и манил своими угрюмыми готическими шпилями. Я заходил в него почти ежедневно, внимательно изучая каждую залу и богатое собрание геральдических вымпелов знатных домов. Мне было совсем не интересно читать исторические буклеты-расшифровки о том, кто где, как и когда правил, какой дом был знатным и почему. У кого-то на стяге петух, а у иного афроамериканец или собака. Видимо, я настолько сильно проникся идеями школы рецептивной эстетики, которая, собственно, и сложилась в стенах Констанцского университета, что мне было гораздо познавательнее быть чистым листом и исключать из восприятия посредников между мною и вечностью. Обойдя неспешно доступные к посещению залы и просторные холлы, я присаживался на лавочку и наблюдал, как немногочисленные прихожане отправляют свои духовные просьбы и возносят молитвы, если уж не напрямую к всевышнему, то хотя бы под величественные своды собора. Воспитанный в ортодоксальной православной традиции я пытался понять и уловить с какими чувствами и требами они идут в храм. Что это для них, часть традиции, предписанная норма и уклад или все же остались еще истинно верующие и уповающие, в этом материальном мире. Свечи были за пожертвования. У нас не так, у каждой есть цена – чем толще и длиннее, тем дороже. Я выгреб всю мелочь из кармана и взял одну. Подпалив фитиль, я думал о маме и том, что мне безумно хочется разделить с кем-то это время. Все-таки я воспитывался в эпоху коллективизма. У нас было принято везде и всюду не быть одному, иногда, даже наедине с самим собой, в своих мыслях я ставил некий ценз на свои поступки, озираясь «а что скажут люди?».

На улице уже совсем стемнело, и я с чувством того, что сделал что-то, наверное, хорошее. Наверное, потому, что я не был уверен, что, поставить свечку в храме другой конфессии идет в зачет, в дневничок добрых дел, почапал по лужам домой. Строители уже паковали инструмент и, обменявшись с ними приветствиями, я прошмыгнул в свой дворик и отворил дверь. В квартире вновь было сыро и неуютно. Хозяйка требовала, уходя, отключать батареи иначе грозилась вместе с арендной платой выставлять мне счет и на коммунальные платежи, а к этому я точно не был готов. Наспех совершил весь моцион с батареями и жалюзи. О жалюзи, кстати, тоже стоит сказать отдельно. Зашторивать их было так же наказом хозяйки, мол, соседи любопытные, не стоит давать им пищу для пересуда, я включил духовку, плиту и решил набрать теплую ванну. Включив в ванной свет, я выругался на окно, оно опять хихикало и указывало мне на безобразную, растекшуюся лужу.

Кроме того, что хозяйка жилья была строгой и педантичной, она была и заботливой. При первой встрече она рассказала, что ее сын мой ровесник и так же, как и я учится в другой стране. Она верила, что, опекая меня, посылает во вселенную сигнал, приставить такую же предусмотрительную бонну и к ее отроку. Она навещала меня примерно раз в две недели, приносила чистое постельное белье, могла угостить домашней выпечкой, забирала почту и даже принесла махровый банный халат, чтобы я не простудился. Халат был белоснежный, накрахмалено-хрустящий и, накидывая его на распаренное тело, я почувствовал себя чуть ли не герцогом Вюртембергским: не хватало только фрейлин да подноса с ароматическими маслами и кремами.

Не желая нарушать аристократичности момента, я достал из шкафа лучший фужер из тонкого стекла открыл бутыль и помахал ладью над горлышком, вроде как я искушен и что-то понимаю в аромате благородных вин. Успев охладиться до нужной кондиции, рейнвейское белое вино заструилось по стенкам фужера и я, не выходя из роли монаршей особы, неспешно пригубил божественную амброзию. La vie est belle!

Курица томилась в духовке на плите булькал картофель. Интересным открытием стало для меня, что в Германии на упаковке картофеля в сеточке писали для чего он лучше пригоден жарить или варить. Так как я был на опыте то не промахнулся и взял то, что надо, ожидая получить именно тот самый вкус разварившегося, рассыпчатого картофеля. Вино настроило нужный канал восприятия. Я включил радиолу – интересный артефакт из прошлого столетия, который бережно хранила хозяйка, но пользоваться разрешала. Я немного побаивался что-то ненароком свинтить или, того хуже, сломать, поэтому не стал серфить по волнам эфира, а поставил фоном что было. А был легкий, инструментальный джаз. Такой как я люблю. Такой, как мы слушали с моей подружкой, катаясь на речном трамвайчике. Такой как крутил на пластинке сосед по даче в умытый дождем летний день. Без этого неразборчивого скэт вокала, без свинга, без синкоп. Просто музыка. Чистая и невесомая. Неуклюже пританцовывая и отщелкивая пальцами ритм, я осушил бокал и подумал, что пока готовится ужин, пришло время разбавить эту идиллию интернетом. Откинув в корзину груду ненужного спама я сосредоточился на рассылке от Helke, нашего координатора курса. Прошелся по сеточке занятий и коллоквиумов и отдельно отметил для себя и обрадовался, что на предстоящей неделе будет встреча с профессором Игорем Смирновым. Буквально сегодня я с жадностью и интересом читал его труды по психологии русской литературы. Вот так удача. Мне определенно везет, это дело надо отметить. Потянувшись за бутылью и наполнив свой кубок, я принялся читать и отвечать всем немногочисленным адресатам. Отправил реакции на все фотографии мамы, задал все стандартные вопросы о самочувствии, погоде и планах на жизнь и, наконец, добрался до сообщения от Росины, о котором и вовсе успел забыть.

Она подробно расписывала мне свою жизнь за время пока мы не общались, сокрушалась, как же могли мы потеряться в этом мире большом и в конце обозначила сам повод, а точнее, цель этого письма. Как и многие, она засматривалась на запад. Участвуя в обнаженных перформансах в качестве натурщицы в одной передовой, но скандальной галерее нашего города, выбила какой-то грант и теперь видимо составляла маршрут с зазором на то, где сможет закрепиться. Случайно встретив мою маму в метро, узнала о моем пребывании здесь и посчитала, что нам обязательно надо встретиться, а лучше, по возможности, ей у меня погостить недельку-другую, авось, выйдет наладить «нужные» знакомства, ведь истинное искусство ценят везде!

Конечно, я немного опешил от смеси наивности, простодушия, прямолинейности и напора, но под действием благородного хмелька все же решил ей ответить. А почему бы и нет? Не об этом ли я мечтал и просил в стенах собора? Вино предавало мне смелости и вселяло дух авантюризма. Я прикинул, что если Росина подгадает и приедет на следующей неделе и сможет обуздать себя в быту, помня, что она в гостях, а не дома, то хозяйку о ее приезде можно и не уведомлять. Ну ведь не было в договоре пункта, что мне нельзя принимать гостей! Окрыленный наспех составленным планом, я принялся сбивчиво строчить ответ, уже намечая про себя где буду гулять старую подругу. Росина ответила молниеносно, словно не сворачивала диалоговое окно со вчерашнего дня. Видимо, она уже прозондировала почву и сразу, сама выдала мне несколько вариантов, как быстрее и дешевле сможет до меня добраться. Удивляясь ее прыти, я отвлекся на сигнал духовки сообщающий, что курица в сливках пышет жаром и приглашает меня к трапезе. Осознав, что для одного вечера события развиваются слишком уж стремительно, я сделал последний осушающий глоток, скомканно попрощался до завтра и закрыл ноутбук. Ведь, как говорил король Пруссии Фридрих Вильгельм Первый: «Война войной, а обед по расписанию».

II Часть

Ведь не зря говорят, что молодость – недостаток, который быстро проходит. Этой фразой я часто оправдываю свои и чужие импульсивные поступки. С вечера под джазовые зарисовки я изрядно перебрал с вином. В это воскресное утро я более всего страшился открывать ноутбук и читать, куда же в итоге вывела кривая моих смелых переписок с Росиной. Делать нечего. Брошенная бездумно буква «А» уже на всех скоростях тянула за собой весь локомотив алфавита. Пока я крепко спал во хмелю, она уже проделала большую работу и, как оказалось, через пару часов поездом выдвигается в Варшаву, оттуда самолетом в Цюрих и далее последним поездом до Констанца. На собаках и оленях…Иначе и не скажешь. Кроме того, в письме сообщалось, что с деньгами как обычно туго и неплохо бы мне подсуетиться насчет ужина и, конечно, встретить ее на вокзале, мол, сами мы неместные и далее по тексту. Делать нечего, груздем я уже назвался, а вот лезть в кузов мне не хотелось совсем.

Сегодня я решил пропустить свои утренние пилюли, которые обычно пью натощак. Во в рту было привычное иссыхающееся зловонное болото, которые закономерно после чрезмерных возлияний. В надежде я открыл холодильник и увидел спасительный Shpaten. Что ж, добью себя лопатой. Пиво однозначно помогло. Сквозь запотевшие стенки бокала я взглянул на это утро с позитивом и начал складывать замоченные с вечера тарелки в посудомойку. Советская закваска напомнила мне, что порядок в голове, начинается с порядка в доме. Я зарядился на уборку, решится на которую не мог уже почти неделю. Пропылесосил пол, помыл индукционную плиту, заменил постельное белье, напоследок навел марафет в ванной и закинул стирку. Так я провозился почти до обеда и, наконец, решил вознаградить себя плотным завтраком, хотя, скорее, это был как принято сейчас говорить гибридный brunch (breakfast+lunch). Возвращаясь из университета, я иногда выходил на остановке возле Kaufland. Исследование местных продуктовых сетей стало моим небольшим хобби. Я сравнивал ассортимент, цены и акции и уже немного освоился, где и что лучше брать. Там я по случаю и прикупил целую «коллекцию» пакетированных супов. По вкусу и консистенции они не шли ни в какое сравнение с той сублимированной жижей которую я покупал дома. Продолжая мотивы вчерашней вечери, я решил погурманствовать и заварил луковый суп. Из остатков хлеба подсушил на сковороде сухарики, мелко покрошил курицу закинул все вместе в суп. Получилось совсем недурно, можно даже сказать вкусно. В окно игриво заглядывало обманчивое осеннее солнце. Мне стало как-то спокойнее и подумалось, что надо все принимать как есть, ну в общем решать проблемы, которых пока не было, по мере того, как они возникнут. Стиральная машинка известила, что расправилась с моими доспехами и пора бы сушильной машине заняться своим делом. Этот агрегат был для меня открытием. Машинка не только сушила, но и скатывала ворс с поношенных вещей вдыхая в них новую жизнь. Не зная, куда еще направить свою энергию, сперва мне захотелось улечься и досматривать сериал, экранизацию любимого романа, но солнышко продолжало подмигивать, и я решил обойти окрестности: надо же наметить, чем удивлять незваную гостью.

Помню первые дни в Констанце. Я ходил как зачарованный и не мог насмотреться и надышаться. Мне нравилось все! Не люблю сравнения, но впервые выехав куда-то дальше чем, например, Быковня, а именно в Прагу, я ошалел. Но там было иное. Шумно, скученно, все исхожено, истоптано, изведано. Констанц был другой. Скептик скажет – вся Европа такая, как под копирку, это ты еще там то и там не был. А я буду возражать. Шумно и аргументированно. Я полюбил Констанц за уединенность. За красоту, которая складывалась веками. За уютные улочки, где я чувствовал себя не просто безопасно, а как у Христа за пазухой. Все было мне понятно с первых дней. Город сам подсказывал маршрут, вел меня там, где нужно. Архитектура города, где новое гармонично вплетено в устоявшееся. Мой поезд по прибытии в Констанц был вечерним. Я плохо ориентируюсь на незнакомом месте и все же, видя по карте, что квартира минутах в 10 пешком от вокзала, решился идти пешком и не прогадал. Первое на чем остановился взгляд – каркас китайской пагоды. Я удивился, неужели и здесь есть Chinatown? На утро выясни, что это автобусная остановка, что, конечно, тоже меня удивило. Спускаясь по переходу к Боденскому озеру, я засматривался на яркие, местами кричащие, но так проникновенно и со смыслом выполненные граффити. Уверен, их меняют по случаю и сезону. Тем и удобен street art. Обязательные ежедневные пешие вылазки не обходились без обхода соборов. Кроме основного было еще как минимум два. Ну во всяком случае это те, в которые я заглядывал частенько и засиживался, разглядывая отливающие акварелью витражи. Все было просто и доступно. Блуждая тропками по дороге из супермаркета, забрел в некий старинный дворик. У арки меня встретил бронзовый пес и поначалу стало даже боязно входить внутрь, мало ли что он охраняет. И все же я рискнул. Войдя в увитый плющом двор, увидел большое пасхальное яйцо, кирпичную башню, пристроенную к дому и нечто совсем не вообразимое и фантастическое, что я могу отдаленно назвать, разве, что словом коллаж. В центре двора стояла тумба от которой расходились три металлических кольца. Далее разрастался целый космос или если хотите модель мироздания Сальвадора Дали. Колеса, кубок, серфингист, лось, металлическая голова и автострада, барабан, маска куча шестеренок и винтиков. А венчали все это ветвистые оленьи рога. Мне захотелось рассмотреть все это эклектичное собрание, и я подошел ближе. Резкий щелчок напугал меня, и вся кажущаяся бессмыслица вошла в плавное движение. Я замер, любуясь и пытаясь разгадать секрет этого perpetuum mobile. Обойдя его несколько раз по часовой стрелке, я так и не понял. То ли в него был встроен датчик на движение, то ли угол преломления света. Мне же мысль о наличии чар, исходивших от меня и запускающих механизм, была гораздо милее.
Отдельно в категории моих фетишей было долгое разглядывание витрин маленьких, очаровательных магазинчиков, бутиков. Зачастую я даже не заходил внутрь и тем более не приценивался. Все эти аккуратно расставленные игрушечки, украшения, статуэточки и даже еда, сохраняли свою магию ровно до того момента, пока не были куплены и внедрены в бытовую жизнь. Я понимал, какого труда, вдохновения и маркетингового расчета требовало поддержание этой иллюзии. Там, за натертым до блеска стеклом, жил целый отдельный мирок. Хорошо продуманный, подсвеченный и выверенный. Особенно долго я замирал у двух витрин. Первая, которая встречала меня на пути к центру города, была витриной какой-то модной парикмахерской. Там в зазеркалье на бархатных и атласных пуфиках да подушечках пурпурно алого цвета были рассажены фигурки собачек. В основном бульдоги и болонки. Песики были нарядными, напомаженными. Кто в рюшах, а кто в бигудях. Был у них и король, маленький толстенький мопсик. Он сидел на возвышающейся белой стройной обвитой золотым плющом колонне, лениво держал скипетр и державу, а на голове его неуверенно держалась корона на манер австрийских монархов. Выглядел он усталым и грустным, впрочем, как обыкновенно выглядят все мопсы.

Далее по улице напротив универсама DM была моя вторая страсть – морская витрина. Нет, здесь не продавали дары Боденского озера. Все было гораздо изысканнее. Через прозрачное, как гладь озера, стекло раскидывались гигантские огненные щупальца осьминога. Самогó морского гада видно не было. Наверняка он затаился в глубине магазина, за прилавком и зайди я туда, он обвил бы меня щупальцами и, не давая пути к отступлению, потащил бы к кассе, вынуждая купить на последние гроши золото и жемчуга. Это был элитный ювелирный бутик. На фоне бушующих волн на оранжевых щупальцах с выпуклыми присосками филигранно крепились блюдца тонкого фарфора. С тарелочек струились лоскуты голубого шелка, который был придавлен к поверхности диковинными перстнями да нитями жемчугов. Мечта. Которая пока мне совсем не по карману. Но ведь за просмотр денег не берут.

До приезда Росины была еще куча времени. Воскресный день превнес на улицы небольшое оживление. Заполнились столики всех уличных террас. Люди курили, пили пиво и кофе и шумно болтали. На встречу мне шел потрепанного вида мужичок и не стесняясь спросил мелочь на поправку здоровья. Я удивился, но дал. Думал такое у нас только бывает. Здешние «постоянные» попрошайки сидели, обнявшись с собакой у супермаркетов, подстелив под себя картонки и карематы. Пустыми глазами смотрели на прохожих и принимали милостыню как само собою разумеющееся. Спустившись к озеру, я послал очередной воздушный поцелуй распутнице Империи, поразглядывал «замочки счастья». Не думал, что этот паразит суеверия доберется и сюда. В моем городе муниципальным властям уже дважды приходилось демонтировать ограды навесного моста. Они не выдерживали тяжести навешанных на них замков, да и в целом портили вид. В одном таблоиде даже была приведена статистика сколько пар из тех, кто на счастье вешал замок, распалось. Набродив свои положенные десять тысяч шагов, я почувствовал, что жутко проголодался. Тратиться конечно не хотелось, но ведь один раз живем. Да и потом Росина наверняка должна уметь стряпать получше моего. Так что прорвемся. Я давно засматривался на кабачок “Roter Hahn”. Небольшой потаенный погребок в старом здании, как оказалось, снаружи выглядел выигрышнее, чем внутри. Там было тесно и темновато, как в том самом дачном погребке, где хранят зимнюю консервацию. Уходить смысла не было. Я рассчитывал съесть здесь что-то жирное и калорийное, заливая студеным хмельным, прикупить продуктов и идти встречать мою нежданную Пенелопу.

Меню кабачка оказалось напрочь студенческим. Единственное, на чем зацепился взгляд, была пицца из дровяной печи. Не умоляя достоинств итальянской кухни в целом, скажу, что пицца всегда представлялась мне пищей из остатков вчерашнего пира. И от того, что ее изготовят в печи, благородством она, не напитается. Заказ принял мужчина восточного вида, лет сорока. На немецком он говорил с большим трудом и явным акцентом. Возвращаясь из университета на автобусе моими попутчиками не редко были если не его родственники так наверняка люди из его диаспоры. Татьяна рассказывала, что они плотно обосновались и хорошо жили в городе и его окрестностях. Но обосновались не равно ассимилировались. Они сохраняли свою культуру, язык и традиции, а местные земли и условия жизни были просто удобны и пригодны для жизни. Я тыкал пальцем в меню, он кивал и, превозмогая языковой барьер, все же объяснил, какое пиво есть в наличии. Наливал он это пиво тоже неумело. Пивная шапка вышла такой высоты, что мне захотелось попросить его подать сахарной посыпки, вышел бы отличный пасхальный кулич.

***

Одним глотком я осушил сразу половину пляшки. Оптика восприятия сгладилась и интерьеры подземелья уже казались более дружелюбными, но никаких красных петухов по углам или иных намеков на средневековье так и не наблюдалось. Обычная плазма в углу с трансляцией спортивных игр, пивные бочки вместо барных стульев, как везде. Блымкнул телефон на экране всплывали фото от Росины в Варшаве. Она благополучно дотелепалась в плацкарте поезда и уже вкушала журек и soplica в местной едальне. Как синхронно у нас получилось. Отхлебывая подуспокоившееся и осевшее пеной пиво, я вспомнил терпкую мадеру и тот редкий случай, когда мне удалось слегка облапошить маму и провести безбашенные каникулы Крыму. Счастливое время  – нет мобильных телефонов, камер и бесконечной отчетности, и слежки, зато какой простор для творчества и авантюр.

В выпускном классе школы в наш класс пришел Женя. Классическая, хрестоматийная история: плохиш, гонимый из всех школ и училищ. Он не был трутнем, тупицей или буйным дегенератом. Просто у Жени была своя «альтернативная правда» – типичный шизоид. Женя во всем доходил до сути, спорил и доказывал. Среднестатистический учитель, закончивший педагогический лет двадцать назад и после того посещавший лишь в добровольно –принудительном порядке курсы повышения квалификации раз в пять лет, естественно чувствовал себя мягко говоря некомфортно в диспутах с Женей. Он парировал, возмущался и мог усадить в лужу собеседника очень тонко мягко и деликатно, вроде как по собственному желанию. Мало тех, кто готов был признать собственную узколобость и принять за истину тезис «я сам дурак». После бурных педсоветов Жени искали новую alma mater.

Ко мне он проникся сразу, словно почувствовал своего в стае. Одно, иногда колко подмечал, что его ум, сообразительность и смекалка – природные. Мой же багаж «из задницы», так грубо он обозначал то время, которое я трачу, просиживая за книгами. Женя пытался прилепить ко мне ярлык «стальная задница» но в народ это не ушло, и он подуспокоился. В отличии от маминой методики которую я впитал у Жени все шло по наитию и ему как бы даже сопутствовало везение, была у него, и предпринимательская жилка и тяга к авантюризму которой у меня не было совсем. Так, в конце мая, перед выпускными экзаменами он мастерски обставил два непростых дельца. Продал с хорошим наваром партию аудио кассет, которые привез из Польши и сочинил для моей мамы очень грамотную легенду, что мы с ним будем дней десять жить у него на даче, готовиться к выпускным и сразу, чего уж там мелочится вступительным экзаменам. Мама съела легенду с аппетитом, видимо ей это тоже было выгодно, сосед по нашей даче овдовел и все больше включался в ее посевную эпопею. На вырученные деньги Женя с барского плеча купил билеты в Крым и сказал, что это точно будет лучшая сага о странствиях двух пилигримов. Конечно, мне было боязно, и я сомневался до последнего, маскируясь и собирая свой рюкзак, объясняя маме, что два комплекта книг нам явно ни к чему, мол, на даче у Жени все есть. Она все же сунула мне увесистый труд Лотмана. Стыдно сказать, но он в итоге пошел на розжиг костра где-то недалеко от мыса Фиолент. Правду говорят: слово греет.

Тем майским утром на перроне я не сразу заметил Женю в толпе спешащих и провожающих. Мой взгляд уцепился за синюю гриву, легкие пряди развивающиеся по направлению хода поезда. Селедочного телосложения девица в дешевеньком на вид молодежном прикиде. Черный топ, с выпирающими в разные стороны анатомическими антенками, юбочка слегка прикрывающая стыд из кожзама и туго оплетающие атлетические икры римские сандалии. Она сама как Афина Паллада- смелая, решительная, синий ураган! Я обомлел и замер, скорее всего мне нужен будет сурдопереводчик, когда со мной заговорят. Синяя Росина подошла и по-мужски протянула мне руку. Я сразу сник, понимая, что мне отведена роль друга, но оказалось, что и Женя тоже был лишь верным пажом.

Я побоялся забираться в дебри воспоминаний той незабываемой поездки. Хотя, там не произошло ничего судьбоносного и определяющего, вроде познания женского тела или убийства друга, я вернулся оттуда другим. Любая дорога старит. Наматывая километры словно ленту на бобину, мы обретаем опыт, расплачиваясь за него потерей наивного и чистого восприятия. Обижается и уходит чувство новизны, теряется то, что некогда позволяло тебе распахивать широко глаза и захлебываясь восклицать: «Ах!».

Вернувшись, мы с Женей стали негласными соперниками. Женя, конечно, был, если уж не умнее, так изворотливее меня точно. Не желая открытой вражды, он начал подсовывать мне девушек более мелкого калибра, но зато доступных и с жилплощадью для встреч. Я по первой покупался на эти фокусы. Женя злорадствовал и при случае пересказывал все мои робкие любовные опыты Росине. В его пересказах я представал нелепым и неуклюжим любовником, которого словно щенка волокли на случку. По сути, так оно и было и поэтому, вдоволь понасмехавшись, Женя и подложил меня на студенческой вечеринке под свою немолодую знакомую. Думаю, что до меня она была его покровительницей. Это как откуп в сетевом маркетинге, хочешь выйти из бизнеса- приведи взамен другого лошка. А мне хотелось полюбить. Мамино воспитание кроме бесконечной тяги к знаниям и недосягаемому идеалу внушило мне, что я должен испытать чувство. Полюбить и воспылать. Все что присутствовало в моей жизни, я воспринимал не более чем физиологию и обязательную потребность. Наверное, тогда, я придумал и убедил себя, что я влюблен в Росину.Мне очень хотелось развить в себе это чувство. Я относился к нему бережно и трепетно. Но объект моей любви вел себя вульгарно, грубо, насмешливо. Росина то появлялась, то исчезала. Заводила динамо машину, делая пустые намеки и кормя несбыточными надеждами, дразнила, показывала язык и оголяла грудь, а потом пропадала. Женя тогда влип больше чем я. Он и считал ее быстрее. Синегривую, молодую, поджарую с амбициями величиной с небоскреб, Росину тянуло к богеме и беспечной жизни. Перспективные и креативные шли мимо. Требовались состоятельные, и готовые помогать, вкладывать, инвестировать. Ведь таланту как известно помогать надо, а бездарность и сама пробьется. Правда каким редким талантом, кроме обольщения обладала Росина было пока не ясно, скорее всего этому и должны были по способствовать финансовые вложения.

Иногда мы собирались втроем. Как это обычно бывает, пили вино, играли в настольные игры, рассказывали у кого что. У меня было буднично-постно, у Росины фейерверк и конфетти, а Женя в основном отмалчивался. Через какое-то время он пропал. Поговаривали, что у него начало что-то получатся в IT банковской сфере и он куда- то уехал. Хорошо, если так, каждому в этой жизни полагается свой кусочек везения и удачи.

После того как Женя отщепился, мы с Росиной тоже потерялись. Она искала место под солнцем, а я вгрызался в сталактит науки и регулярно, как по расписанию встречался со своей зрелой любовницей, которую любезно оставил мне в наследство Женя, как поношенное кашемировое пальто с плеча старшего брата.

И чего вдруг мне вспомнилась, вся эта катавасия? Восточный мужчина с усами как ворс обувной щетки принес пиццу. От нее аппетитно пахло дымком, а борта из теста были не подрумяненные, а именно что подгоревшие, как бывает, когда готовишь на костре. Я взял вырезанный роллером для теста кусок облизнулся, наблюдая за тягучей нитью сыра и жадно, причмокивая съел его.

Толи пицца была вкусная или я просто был голоден как рота солдат, после марш-броска, но я и не заметил, как заглотил все 35 сантиметров сырной радости, выпив при этом еще два пива и ожидаемо осоловел от обильной трапезы. Я вытер промаслившие руки влажной салфеткой и достал из рюкзака свой потрепанный блокнот, нацарапать пару бестолковых путевых заметок и наблюдений о жизни. Обувная щетка с любопытство заглянул мне через плечо о спросил, на еле разборчивом немецком с акцентом из пряностей: «А что вы пишите? Про наш бар?»

Я ухмыльнулся его беспардонности, но решил ответить просто и ясно.

– Я пишу о Констанце!

– А, Вы писатель? Это здорово, у меня нет времени читать, но мама всегда говорила – вначале было слово!

–  «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог», закончил я за него цитату из Евангелия и демонстративно уткнулся в блокнот.

***

Пиво в баре действительно было не плохое. Портал вдохновения открылся, и я просидел, делая записи еще часа два, пока электронные циферки часов не начали меня поторапливать. Я закрыл счет, щедро вознаградив обувную щетку чаевыми, взамен он улыбнулся широко, как лошадь перед скачками. На улице моросил противный назойливый дождик. Не люблю такой, уж лучше бы хлынул как прорвавшаяся водосточная труба, это было бы честнее. Видимо меня не отпускал вайб того казавшегося таким далеким и романтичным лета, и я решил встречать Росину на вокзале с цветами. До закрытия Edeka, где на входе продавали живые цветы, оставалось минут 15. Я ускорился и похлюпал по брусчатке до магазина.

Какой красивый и загадочный вечерний Констанц. В дали слышался звон колокола. Монотонный глубокий звук раскатывался по всей округе и город накрывало вуалью сказочного обособленного, спрятанного от всего шумного и беспокойного мира уголка. Здесь жизнь шла иначе. По-другому, плавно текло время и создавалось ощущение, что никто не спешит, не опаздывает. Горожане тщательно и размеренно, по расписанию выполняют предписанный им выверенный временем ежедневный ритуал, со вкусом и вниманием к деталям украшают площади и дома к праздникам. Живут обыденную, наполненную радостью жизнь. Именно радостью. Мама всегда подчеркивает, что не стоит путать радость с весельем.
Проходя уже упаковывающуюся на ночной сон рыночную площадь я обратил внимание, что жемчужина всех путеводителей, фонтан Кайзербрюнен уже перевели на зимний режим. Стало тоскливо. Снега ведь еще нет и до вайнахта вроде как достаточно долго, а обстоятельное немцы, уже экономят воду. Некоторые магазинчики уже декорировали панорамные витрины пряничными домиками и  Weihnachtsstern. Магазины услужливо предлагали закупиться глинтвейном заранее, со скидкой. Сует сует, все суета.

Эскалатор спустил меня на цокольный этаж Edeka. Немного покрутившись возле букетов и выбрав не самый кусающийся ценой, букет гербер нежной, пастельной палитры я подошел к кассе.

– Bill?

– Ja!

Дома у меня уже собралась целая подшивка счетов. Подбивать расходы за неделю, месяц и суммарно за период вошло в привычку. Ничего не поделаешь, по одежке, протягивай ножки.

С каким-то необъяснимым воодушевлением я зашагал в сторону вокзала. Рановато, можно успеть полюбоваться вечерним озером.
Пройдя все те же, уже знакомые граффити я вышел к пристани с пришвартованными яхтами и паромами. Было тихо и совершенно безлюдно. Шагая уверенно, с букетом, как жених к алтарю, я направился к Империи на тайное вечернее свидание. Она вращалась все так же неспешно, выставив вперед ножку в туфельке на каблучке и оголив красоту. Гордая, лукавая, обманчивая, манкая. Глядя на попа и монарха, восседавших на ее ладонях жалких, голых и беспомощных перед ее красотой, меня вдруг осенило. Точно так же и мной и Женей вертела Росина! Она насмехалась над нами, наблюдая, как мы, словно самцы- павлины распускаем хвост, важничаем и кичимся пустяковыми в ее глазах регалиями и успехами. Она была властна над нами. Мы даже не сидели на весах ее ладоней, мы ползали под каблуком. Давясь злобой и осознанием что я и сейчас веду себя подобно тряпке мне захотелось взобраться на Империю и отхлестать ее этим букетом, в отместку Росине. Но я лишь посмотрел на мигающий желтым циферблат, понял, что до прибытия поезда 15 минут поспешил к вокзалу.

***
Меня не отпускало ощущение, что сегодня в городе ранний отбой. На вокзале кроме меня не было вообще никого, не считая работников станции. Я усомнился, не перепутал ли время или может поезд опаздывает, но милая фрау в справочной, заверила, что все четко, впрочем, как и всегда. Нестерпимо хотелось в туалет. Дождь усиливался и от его шума и капель желание опорожнится уже подтапливало мне глаза. Я не мог уйти с перрона. Вдруг она выйдет, не найдет меня и начнет паниковать. Я переминался с ноги на ногу. Напевал мотив дурацких, прилипчивых песен. Не помогало. До прибытия оставалось каких-то шесть минут. Я решил, что успею. Метнулся в глубь вокзала и стал судорожно искать клозет. Один оказался закрыт. Другой не спешно намывала уборщица с той же внешность и пряным акцентом, видимо сестра обувной щетки. Попросила подождать пока она завершит клиниг. Я физически не мог ждать. Бог действительно любит троицу и с третьей попытки мне повезло. Я швырнул букет в раковину, влетел в кабинку и наступило долгожданное облегчение. Не помня себя, я взглянул на часы и понял, что поезд прибыл уже пять минут назад. Я бежал к перрону со всех ног и увидел лишь хвост уходящего поезда. Констанц был последней станцией. Дальше уехать она не могла. Это был провал. Я не знал где искать Росину. Мы не обговорили, выйдет ли она через наземный выход, спуститься ли с багажом на лифте. Она экономила. Не хотела подключать роуминг или покупать местную симкарту. Связь могла быть только, когда она сидела в кафе, в зонах где был wi-fi. Меня трясло от непонимания, что делать. Я сделал глубокий вдох, зажал указательными пальцами вески. Выдохнул. Далеко уйти она не могла. Не увидела меня и притулилась в ближайшем баре, где есть связь.

Обходить все бары подряд-потеря времени. Вернусь в красного петуха, скину ей локацию и встречу. Вроде все складывалось. Опустив руки я вспомнил про букет  решил забрать его, не зря же уплачено.
Найдя свою спасительную уборную, я увидел восточную фею чистоты. Она любовалась своим отражением в зеркале с букетом в руках. Ну не отнимать же цветы у женщины. Пусть это будет ее маленькая, нежданная радость.

Запыхавшийся я ввалился в кабак. Там было уже шумно и людно, студенты пили пиво и живо обсуждали все что обычно обсуждал, и я в те редкие встречи со своими ровесниками. На удивление закуток, который облюбовал я днем пустовал и ждал меня. Я плюхнулся на кресло жестом подозвал обувную щетку и заказал пиво. На дисплее не было ни одного сообщения или пропущенного звонка. Как же так? Что могло случится? Последний раз Росина была в сети в то время, когда должна была приземлится в Цюрихе! Может она пропустила поезд? Поехала на другой вокзал? Но ведь можно было написать, уточнить, спросить. Я чувствовал себя полным олухом. Видимо за то время, пока я жил в Германии, мой уровень тревожности понизился, на столько, что я стал абсолютно уверен в том, что все сложится как надо, упуская, тот самый человеческий фактор и разного рода нестыковки.

Пиво было спасительно холодным. Оно усмирило чехарду в голове. Я выдохнул, собрался и начал звонить Росине. Гудок проходил, но ответа не было. Я открыл мессенджер и обнаружил ее в сети. С ошибками пропуская буквы я строчил вопросительные предложения. Меня подкидывало, лихорадило. Я готов был сорваться и мчать хоть к подножью Монблана, ночью, пешком.

Доставлено. Прочитано. Ответа нет.

Я осушил бокал до дна и непонятно зачем начал извиняться, каяться, просить, требовать прощения и ответа.

Бокал был пуст. Жестом я попросил повторит и достал блокнот. Из меня струились виршы, мадригалы, оды. Я вдруг осознал, что такое всепоглощающая любовь и как долго она сидела во мне и как я закупоривал ее в бочку и не позволяя порваться и выплеснуться как забродившему вину. Я не знал, что еще написать Росине в сообщении. Меня убивала тишина и понимание того, что она читает и молчит.

Я немного успокоился на втором бокале. Раз читает, то она там, где есть интернет. Она жива и телефон у нее. Разблокировать яблофон может только владелец. Оглядевшись по сторонам я приметил двух парней, которые так же как я и пили пиво и смачно затягивались сигаретами со стойким ароматом вишни. Мне захотелось курить. Я бросил эту привычку здесь. Было дорого, да и хозяйка запрещала дымить дома. А во дворе, который как на ладони у соседей было неуютно. Я набрался смелости, отхлебнул для храбрости и попросил закурить. Высокий с соломенными волосами добродушно улыбнулся, достал пачку и прямо спросил:

– Warum bist du so traurig?

Я затянулся, подумал и запальчиво выложил им все свою историю, как говорится, от Рождества Христова. Парни понимающе кивали, улыбались. В конце моей тирады невысокий в очках посмотрел мне пронзительно в глаза и сказал так, словно прохавал эту жизнь давным-давно:

– Alle unsere Probleme sind auf die Mädchen zurückzuführen!

Я хотел было опротестовать, но телефон подал сигнал; ватными пальцами я разблокировал экран и увидел фотографию. Росина вальяжно сидела в дорогих интерьерах фешенебельного ресторана. Она выглядела дорого и роскошно, как обычно выглядят модели Vogue на рекламных разворотах. Я ничего не понимал. Через мгновение прилетело текстовое пояснение. «Слушай, прости. В общем…. я написала тогда тебе и Жене. Он сейчас работает и живет в Цюрихе, ну получилась у него эта тема с банком в IT, помнишь, поговаривали, что он уехал. Короче, я решила сразу не ехать к тебе, а сделать stopover. Я побуду здесь, Швейцарию посмотрю, обживусь. Я обязательно приеду к тебе. Позже. Ну, в общем не обижайся, так получилось.»

В этот момент на языке застыли сапожные маты. Я поднял палец вверх, обозначая паузу, открыл блокнот и начал строчить ругательства.

Соломенная голова посмотрел на писанину кириллицей и поинтересовался:

– Was schreibst du?

– Да так, все что думаю об этой гадине.

Здоровяк убрал мою руку с листа и заглянул глубоко-глубоко, в самую душу.

– Worüber hast du vorher geschrieben?

– О Констанце.

– Es ist also besser, noch einmal über Konstanz zu schreiben!

Ну кто я такой, чтобы его не слушать!

 

Anastassiya Kiriyenko,  Abai Kazakh National Pedagogical University

 

 

Edited by: Daria Fargues, University of Lausanne and Olga Burenina-Petrova, University of Zurich and University of Konstanz

 

 

Schreiben Sie einen Kommentar

Ihre E-Mail-Adresse wird nicht veröffentlicht. Erforderliche Felder sind mit * markiert