ПУСТОТА
Орал телевизор, текла кровь из ушей, звенело, гремело, шипело. Мать рявкала и бесконечно болтала. В желудке вакуум, от него боль. В голове пытка. На череп что-то давит снаружи и изнутри. На подоконнике земля и пыль. Эхом через окно просачивается шум машин. Дыра на черных старых штанах. В стакане ничего. Уже. Красные следы от вишни. Глаза режет ржавый, табачно-желтый свет. Сухая живая охолмленная спина. И юркий кислый язык. Высасывающий жизнь рот. Дым от трупа течет вверх, вонь скачет во все стороны. Тошнит. «Отсутствие всего и присутствие ничего». За мертвой пищей – абсурдная наполненность. Ноль умножить на ноль. Вечная работа жить и вечное желание омертвить. Что-нибудь.
А в комнате ночь. Нежно крадется бурый котенок. Янтарно-песочные глаза. Пугливо про себя касается, ступает. Деревянная поверхность и на нем свеча цвета и запаха сочного граната. Миндальное пряничное печенье и столетие назад законченные страницы. Мягкое тепло отовсюду. Из-под стола, из кружки, из ящиков – из всех емкостей и поверхностей льется случайно согретый кем-то дух. Будто та старушка, что давно не живет, обняла всю эту маленькую вселенную.
«Мать не поймет. Она живет. А та, другая, здесь, рядом, потому что умирала. Только в конце и была мудрость, в начале – только кровь и жестокость, а с ней и жизнь».
Триста крыльев, расписанных одиночеством, медленно прижимаются друг к другу. В них – кто-то. Был. А может и есть. В ночь в них точно есть один. Или миллион кого-то. Примеряют, плюют, взлетают, падают, наполняются любовью, плачут, кидают, забывают где-то. А кто-нибудь обретает их форму, и впитает содержание. Всего на миг. Тот же, что когда-то их и расписал своим одиночеством.
Ekaterina Prisyazhnuyk, Saint-Petersburg State University
Edited by Olga Burenina-Petrova, University of Zurich & University of Konstanz and Maria Gassmann Taranenko, Kantonsschule Rychenberg in Winterthur