Разолью я воск по рюмкам
Предисловие
Листочки со стихами Миши Голондарева хранятся у меня более тридцати лет. Предыстория такова. Южный город Джамбул, еще нет двадцати пяти, но неожиданно свалились обязанности заведующего кафедрой русского языка. В 1986 году нужно было поехать к студенту-заочнику, о котором почему-то забыли и он накопил много долгов по разным предметам. Недобро встретила его мама: мало кто из преподавателей за три года сюда наведывался. Наверно, ему было примерно столько же, как и мне. Сначала увидел глаза внимательного смотрящего человека, потом скрюченное тельце ребенка десяти лет. Потом уже рассказали о полиомиелите и о возможных причинах его у Миши. Потом сдружились, потом я возил к нему своих преподавателей, некоторые пытались поставить оценки заочно, против чего робко протестовал сам Миша. Позже он показал свои стихи, что-то я смог пристроить в каких-то алма-атинских журналах, что-то не смог. Потом я уехал из Джамбула, отрывисто доходили слухи о невозможно крутом существовании Миши, к нему приехала молодая женщина из Чимкента, очарованная его стихами, бросив здорового мужа-мачо, потом Миша стал коммерсантом-посредником, потом был налет рэкетиров на его квартиру, когда связали его и его маму и требовали денег. Умер Миша от простой простуды, с таким диагнозом редко живут долго. Стихи эти благополучно пережили пять переездов, были и у меня иные сферы и места существования. Иногда я с ним продолжал разговаривать, теперь уже нет. Возможно, стихи его слишком книжные, но эта поэзия, которая волнует вне обстоятельств ее появления. Стихи написаны в 1988-1990 годы. Из близких у М.Голондарева, по моим сведениям, никого в Казахстане уже нет. Сохранились эти листочки, написанные от руки.
Газинур Гиздатов
Мне этой ночью странно-дикой
Мне этой ночью странно-дикой
Приснился сумасшедший сон…
Двух незнакомок два печальных лика
Увидел вдруг я за своим окном.
Открыл замок – дверь заскрипела –
И отступил в сторонку сам,
Вошли две девушки несмело
Узнал слепых я по глазам.
Они вошли и улыбнулись.
Я вздрогнул, что-то им сказал
И вдруг услышал: «Мы вернулись.
Как хорошо, что ты нас ждал!»
Что было после – помню смутно.
Мы говорили, пили чай,
Порой шутили, а под утро
Они сказали мне «прощай».
Но помню ясно: незнакомок
Без удивления уже
Я целовал; и чист, и тонок
Мотив какой-то был в душе.
Ночь скрыла сон, но было горько,
И целый день был сам не свой.
Я вспомнил все, услышав только:
«Куда ты прешь? Ты что, слепой»
(февраль 1990)
Сосна
В беспечной живости полуденного сна,
Притворного в недвижной форме тела,
Сквозь иглы на меня, почудилось, смотрела
На мягкой зелени лежащая сосна.
И вдруг открылся мне неведомый язык
Скользящий понизу ажурной тени,
И в мысли светские танцующих растений
Я с тайным трепетом отшельника проник.
И поражен был я: презрительные па
И недвусмысленные шутки и шипенье
Не оставляли ей надежды на прощенье.
Вершился суд над ней без всякого стыда.
За то, что красотой Бог наделил ее,
За то, что Леснику не отдалась (что проще,
Коль в послушании нетленное добро?).
И я приблизился, на что-то наступив
И затоптав, наверное, живое.
Обречена на тлен?! Однако плен-то что ей,
Уже отдавшей все за сладостный порыв!
Я тронул ласково упругую струну
Прекрасного и молодого тела.
И я запомнил, как она смотрела!
И со своей ладони след тот не сотру!
Разолью я воск по рюмкам,
Разолью я воск по рюмкам,
Разведу его я ромом
И зажгу свечи-напитка
Нить хрустальную в ночи.
О любви не говорю вам –
Ощутимо ль слов ярмо нам,
Коль для тел привычна пытка,
Как для глаз огонь свечи?
Время стрелку докружило,
Встрепенувшись, я устало
Со свечи нагар снимаю,
Но откуда эта боль?
Разогнать что кровь по жилам
(Что-то холодно вдруг стало)
Снова рюмку поднимаю,
Снова пью святой огонь.
Вы придете на рассвете.
Как хочу я этой встречи!
Умираю ли, дремлю ли –
Смейтесь, плачьте (я ль во сне?).
На столе – вы на портрете,
И изжеванные свечи,
С бурой кровью на стекле
(февраль 1990 г).
(Приписка: «Посылаю Вам стихи, которые приготовил. Старые и не слишком хорошие»).
Сжимаясь в сердце бескровное
Сжимаясь в сердце бескровное,
Без ласки корку сосущее,
В себя уходишь, и срока нет
Молчанью, в котором все сущее.
Но губы тронут лишь нежные,
И смерть придет скоротечная
Возвратом в жизни безбрежные,
Словами, в которых все вечное.
(Приписка: «Это из последних стихов. Новости есть, но все плохие, – поэтому ни о чем не пишу. Не обижайтесь, пожалуйста»)
Послесловие
Эти произведения, на первый взгляд, могут показаться сумбурным и неряшливым полетом мысли, но перечитывая их снова и снова, я все отчетливее понимаю, что настроение и атмосфера во всех работах очень схожи. Несмотря на разную ритмику и рифму, образы и идеи, автор словно проносит по своим строчкам смиренную и добродетельную терпимость. Он улыбается обманчивому миру, вдохновляется и высекает стихи, чувствуя душевный подъем, а на последних строфах, когда силы для борьбы иссякают, он погружается, или, скорее, ныряет в жестокую реальность.
В каждом стихотворении автор выступает наблюдателем своих собственных снов и чувств, которыми делится и с нами. Именно поэтому в этих работах нет четко выделенных сюжетов, локаций или действующих лиц (кроме автора): все максимально абстрактно, будто это и есть самый настоящий полет мысли. По ходу каждого стихотворения мы так и ждем, что долгожданная встреча произойдет (разолью я воск по рюмкам), что сон окажется явью (мне этой ночью странно-дикой), или что на сердце все будет впредь спокойно (сжимаясь в сердце бескровное), но автор быстро возвращается к реальности, с грустной улыбкой принимая все ее условности. А затем, сдержанно, без бури негодований, впитывая несправедливость в самой ее сути, он парой точных строк лишает читателя видимой надежды, которую так упорно пытается взрастить в самом себе.
Фарид Велиеев
Edited by: Gazinur Gizdatov, Kazakh Ablai Khan University of International Relations and World Languages and Olga Burenina-Petrova, University of Zurich & University of Konstanz
