ЖЕЛУДИ
У них было четыре желудя. Один он посадил в саду у калитки и полил. Второй закопал у собачьей будки. Третий бросил в канаву. А последний сунул в карман.
Я смотрела и не понимала, почему они так хвастаются желудями друг перед другом – кто сколько собрал. Мне надо было поливать грядки, чтобы все росло, а потом, осенью, есть.
Вчера меня позвали глядеть поросенка, они тоже увязались, но соседка не пустила, да и места в сарае на двоих. Свин ел ботву от свеклы, и я смотрела, а потом сама его кормила.
Он был дикий и злой, самый высокий из трех. Он всегда бил калитку ногой, когда проигрывал, а, когда задумывался о своем, теребил ее рукой и слезала краска. Я тоже била калитку, и деревья, и стенку дома. Перед деревьями потом извинялась, потому что они живые, недавно даже цвели – каждый год цветут. Еще я лежала на полу, когда мне было грустно, и плакала. Тогда я била пол. Он так никогда не делал – он играл с ними: в желуди, в мяч, в мою скакалку, в шахматы и другие разные игры. Чаще всего они играли в войнушку вчетвером. Там надо было убивать друг друга из пистолетов, кидаться песком, лепить бомбочки из глины и травы. Прошлым летом они взяли меня вырыть окоп, и я рыла, а в нем устроила полочки для боеприпасов. Они смеялись, но хвалили. А на другой день нам пришлось похоронить мышь в этом окопе, потому что она умерла рядом с ним утром.
Сегодня поросенок сбежал и оказался у наших дубов, ел желуди, я это видела из окна, сказала ему, и он прогнал его прутом, как дед. Мне понравилось, что он черноволосый, а у деда волосы были серые по бокам и лысина в середине.
Когда он вернулся, я спросила, зачем ему последний желудь в кармане. Он сказал: «Надо», – и я поняла, что для поделки. Для поделки, которую я просила неделю! Побежала за ним – поцеловать! -споткнулась, теперь вот мне коленку мажут. А он сидит за своим столом и боковым зрением поглядывает, спички втыкает в желудь, мастерит. Дергаюсь – бежать!
Бабушка: «Готово!».
Я рвусь к нему, сзади – на плечи. Сказать: “Ты самый лучший брат!” – молчу, только смеюсь. Сделал, вскочил, на руках меня кружит, сам уже хохочет.
Он был злой со всеми, а со мной тоже злой, но добрее. А я была добрая-добрая с ним.
По ночам я била кровать. Сегодня утром рвала бумагу – это аппликация такая.
Мы назвали того желуденка Васей. Я с ним спала и ездила в лагерь потом (там у него отвалилась нога, и кто-то из старших девчонок ее чинил), в школу тоже его носила до четвертого класса, потом не разрешили.
Еще в это лето он поранил руку – они где-то нашли стекло. Все ничего, а он поранил. Он тогда бежал по дорожке к дому, я увидела, как капала кровь. Дома никого, кроме нас, и я промыла ему рану перекисью, забинтовали. Он еще сказал: «Что бы я без тебя делал».
Что бы он без меня делал? Что? Вот сейчас: полетит Вася, за ним – я. И он не видел, он никогда не знал. Он играл в войнушку, а я с ней жила – внутри, с рождения. Все похороненные мыши и кроты, все царапины и порезы. Все по живому. Все по мне. А с него – как с гуся вода.
Anna Mikhailova, Saint Petersburg State University
Edited by Natalia Pushkareva, Saint Petersburg State University and Olga Burenina-Petrova, Zurich University & University of Konstanz