СТАРОСТА
I
Среди поселений осталось лишь одно. Населением оно было не велико – всего сто душ. С демографией в поселении было плохо. Большинство составляли старики. 82 старика. 7 молодых, 5 отроков и 6 младенцев.
Жило поселение сельским хозяйством. Почвы остались не слишком плодородные, пастбища не слишком зеленые, деревья росли, но только карликовые, лесов и не осталось вовсе. Как и животины. Животину всю съели еще до того, как все началось.
Все в поселении друг друга знали, все работали сообща. Старики трудились не покладая рук. А иначе бы есть было нечего. Семеро не прокормят ста душ. Урожай был скромный. Солнце пекло сильно, и из-за жары влаги для земледелия не хватало. Выращивали в основном картофель и кукурузу. В поселении было три колодца, два из которых сейчас пересохли.
Старики занимались приготовлением обеда. В поселении это был единственный прием пищи. Ибо если много есть в такую жару, то много придется и пить. А с водой сейчас было не лучшее время. Да и, по правде говоря, запасов немного было. Вот и ели один раз.
Из картофеля делали сок, толкли его, высушивали на солнце нарезанные тонкими пластами кругляшки, оставляли печься в горячем песке. А старики особенно любили картофельную настойку, которую делали самые опытные старухи поселения. Из кукурузы также делали соки и пюре, оставляли ее печься в песке, а дети любили грызть ее сырой, втайне от стариков во время приготовления ими обеда прокрадываясь на скудные степные поля.
Молодежь не так увлекалась почвами и сельхозкультурами, как старики. Еда и труд в возделывании еды – единственные радости, доставшиеся старикам. Молодые заняты были иными делами. И каждый своим.
Как было сказано, в поселении было 82 старика. 7 молодых, 5 отроков и 6 младенцев. Старики занимались возделыванием картофеля и кукурузы и изготовлением картофельной настойки.
Молодых было всего 7. Из них 5 мужей и 2 девы. Кифа, Алексий, Июдит, Зарат, Хуман, Анна и Долорес.
Муж Алексий занимался воспитанием потомства по части морали. Возлежал с девой Долорес и имел с ней 3 отроков и 3 младенцев.
Муж Кифа занимался тем, что охранял картофельные настойки от их излишнего потребления. Лежал с отроковицей Хебель.
Муж Июдит занимался подсчетами продовольствия и контролем общего состояния хозяйства.
Муж Зарат занимался хранением и чтением оставшихся после всего книг.
Муж Хуман занимался обучением отроков строительству лачуг, сельскохозяйственных помещений и звездным наукам. Возлежал с девой Анной и имел с ней 2 отроковиц и 3 младенцев.
Дева Анна занималась обучением отроков и младенцев искусствам и заботе друг о друге.
Дева Долорес занималась обучением потомства заботе о своих телах.
В поселении было 82 старика. 7 молодых, 5 отроков и 6 младенцев. Молодые занимались потомством, собой и заботой о стариках: 41 старике и 41 старухе.
Отроков было всего 5. Из них 2 отрока и 3 отроковицы.
У Долорес и Алексия были отроковица Хебель, отроки Гаврила и Гошеа.
У Анны и Хумана были отроковицы Агнесса и Антонина.
Младенцев было всего 6.
Долорес и Алексий назвали своих младенцев так: Хонс, Коба и Гусам.
Анна и Хуман – так: Декабрина, Вида и Лилия.
II
Хебель проснулась от пения Анны во дворе. Анна пела странные песни детям на непонятном для Хебель языке. Дети сидели в кругу с раскрытыми ртами и глазами, прикованными к Анне. Хебель всегда удивлялась красоте и женственности Анны. Из всех женщин поселения Анна казалась ей самой нежной и доброй.
Кифа спал рядом с Хебель на соломенном матраснике. От него все еще пахло настойкой. И она подумала, как же здорово сложен Кифа, точно скала. Скала мышц и мужественности. На фоне Анны, поющей во дворе и замкнутой в этой оконной раме, спина Кифы, распластавшаяся на грубой соломе, казалась Хебель твердой и даже наждачной. Но запах спящего мужчины очень ей нравился.
Хебель была сложена обычно, не так изящно, как Анна. Фигура Анны была похожа на фрукты. Сильные плечи, большие округлые бедра, на их фоне талия казалась тонкой, хотя и не совсем была такой. И такое женственное, плавное, стройное, но не худое тело Анны всегда привлекало внимание Хебель. Она старалась быть похожей на нее. Поэтому на ночь Хебель заплетала косу, как и Анна, чтобы с утра волосы вились по ее плечам так же, как по плечам Анны.
Волосы Хебель были цвета солнца, волосы Анны были немного темнее.
Хебель без одежд вышла из своей лачуги, быстро прошмыгнула в умывальню, где ее мать купала ее младенца брата. Долорес, увидев Хебель и не заподозрив ее ни в чем, поцеловала доченьку по-прежнему в лоб и молча указала на подготовленную для Хебель воду.
Анна, заметив, что Хебель наконец проснулась, крикнула Хумана.
– Милый, посиди с детьми немного, расскажи им про звезду под названием Путь. А мне нужно помочь Долорес с младенцами.
Хуман, разглядывавший нарисованную им самим карту ночного неба, встал не спеша с деревянной кушетки и подошел к детям.
Анна спокойно зашла в лачугу Хебель и закрыла за собой.
– Кифа! Где уважение и любовь! Что они скажут, увидев тебя у их дочери! Быстро вставай, пьяная ты морда!
Кифа открыл глаза, увидел милое лицо Анны, услышал нежные ругания Анны и улыбнулся.
– Анна, отстань!
– Кифа! Милый друг, иди лучше к себе. Нехорошо это.
– Ладно, ладно, ухожу, ухожу.
– Ой! – вскрикнула Анна, когда Кифа встал как есть и потер глаза, и закрыла лицо рукой. – Ужас, Кифа, ужас! Ни стыда ни совести!
Кифа только посмеялся и стал искать свою рубаху. Анна вышла, прихватив с пола у кровати пустую бутылку из-под настойки и пошла помогать Долорес купать младенцев.
Кифа очень хотел пить, но больше он хотел спать. Он не спеша вышел и медленно поплелся к своему шатру. Путь от лачуги Хебель к его шатру шел через умывальню, а там есть прохладная вода. Он зашел в умывальню, где мылась Хебель, а матери купали своих младенцев.
– Ах, Кифа! Иди вон! Не мешайся. – Прикрикнула Анна.
– Воды бы мне.
– На! Иди отсюда! – Ласково крикнула Анна.
Анна знала, что Кифа неровен к Хебель. И жалко ей было Кифу. Как женщина молодая и влюбленная она видела, что Хебель не любит Кифу. Эта девочка была сплошным легким ветром. А Анна любила Хумана уже давно, но любовь ее была все та же. Нежная, пылкая и женская. Хуман любил ее точно так же, нежно, пылко, но по-мужски. Поэтому ей всегда было жалко Кифу с его яркой и страстной душой.
Муж Долорес Алексий был не такой пылкий и мужской, как Хуман и Кифа. Алексий, обучающий детей морали, добру и дружбе, был характером больше похож на дев. Такой же мягкий и заботливый. Кифа был самым близким другом Алексия несмотря на их противоположные характеры. Кифа не говорил Алексию, что лежит с его дочерью, потому что боялся ранить его. Хотя Алексий был бы рад такой любви хорошего друга к любимой дочери.
Алексию на то время было 28 лет. Кифе же – 23. Хебель – 13.
Зарат, не лежавший ни с кем до сих пор, очень отличался от всех. Он был нелюдимым юношей 20 лет. Дева Долорес вызывала у него гнев. Она казалась ему глупой продолжательницей рода, живущей только ради своих глупых детей. Хебель казалась ему легкомысленной. А другие отроковицы были малы и казались ему еще детьми. Единственная дева, что вызывала у него трепет, это Анна. Но Анна была Хумана. И поэтому Хуман его раздражал. Хотя Зарат и не мог быть соперником Хуману, он отчаянно представлял себе Анну своей. Потому что любил он ее так, как любят на всю жизнь.
Анна и Хуман полюбили друг друга, когда ей было 13, а ему 16. Оба они были чисты, как и их чувства друг к другу. И тогда у них появилась дочь, которой сейчас 11 лет. Вторую отроковицу они зачали на год позже первой.
Зарат, читавший разные книги, в тех из них, что про любовь, всегда представлял себя на месте возлюбленного, а Анну на месте возлюбленной. И страдал, и мучился от своей любви. Однажды Кифа застал Зарата ночью, сидящего в темноте недалеко от лачуги Анны и Хумана. С ножом. Кифа протер глаза, ибо он был, конечно, пьян, и дико испугался. Набросился на Зарата и отобрал нож, хотя Зарат сидел спокойно и тупым взглядом таращился на нож.
– Что с тобой?
– Ах, зачем ты набрасываешься на людей в темноте?!
– Зачем тебе нож?
– Тебе какое дело?
– Отвечай, иначе я тебя собственными руками прикончу, целомудренник несчастный! И нож мне не понадоби…
– Кифа, – простонал Зарат, – да уж прикончи лучше! Если нет, то оставь меня!
– Жить не хочешь, так и других не трогай. Никто не виноват, что ты по Анне иссыхаешь, но Хумана и младенчиков их трогать не смей! Старосты побоялся бы!
– Да я себя жизни лишить хочу. Что мне жизнь без нее… А староста умер, зачем мне его бояться? – Мрачно сказал Зарат и улыбнулся как-то страшно и неестественно.
– Что же это! Малец! Совсем потерял… надежду.
– Кифа… Ты пьян и глуп. Иди спи.
– Глуп? Вот дам я тебе разочек по спине кулаком и все твое выбью. И как же я пьян! Пошли со мной в погреб. Сейчас покажу, как я пьян! Выпью в три раза больше, чем ты сможешь.
И они пошли. Зарат пил и говорил, пил и говорил. О любви своей, о страданиях своих. Пил и говорил большому и сильному Кифе о своей любви к Анне. Большой и сильный Кифа пил и слушал. Пил и слушал о любви молодого и безнадежного Зарата к молодой и недосягаемой для него Анне.
– Кифа, почему я не помню, что было до всего Того, что случилось?
– Никто не помнит, старики не помнят, молодые не помнят. Никто не знает, что было до.
– А как же жить так можно, не зная?
– Говорят, Староста вернется и расскажет нам все.
– И ты веришь? Глуп ты, Кифа. Глуп! Ээээ, да и я глуп. Глуп, глуп! Трижды глуп! Скажи мне, Кифа, сколько раз я глуп?
Кифа тупым пьяным взглядом посмотрел на бедного юношу и кинулся на него с крепким мужским объятием.
– Лучше бы тебе забыть все и поглядеть на младшеньких. Год-два и они будут точь-в-точь как Анна.
– Эх, Кифа. Хватит. Пошли спать.
Но большой и сильный мужчина не захотел идти спать, и тогда Зарату пришлось еще пить с Кифой, пока они оба не уснули на полу прямо в погребе.
Июдит нашел их рано утром, провонявших картофельной настройкой. Отвратительно.
Июдит был прагматичным мужчиной, занимался по большей части хозяйством. Он был красив, но не так мощен, как Кифа. И, не зная того, делил с ним ложе Хебель.
III
Зарат еще с рассветом пошел к старухе. Он не спал ночь, читая заумную книгу и думая о старосте.
– Старуха, никто не помнит о том, что было до. Староста, ты говоришь, был еще в поселении до Того, как все случилось. Почему он ушел? И кто вообще сказал, что он здесь жил?
– Милый, все ты маешься со своими вопросами. Мы, старики, ничего не знаем. Мы возделываем степь, кормим вас, молодых, чтобы вы жили и любили. А мы уже ничего не помним. Старик мой ничего не помнит. Друг его не помнит. Брат его не помнит. Враг его не помнит. И брат врага не помнит. И враг брата врага не помнит. И…
– Ну все, старуха, понял я, что вам всем в степи головы поотпекало.
– Анна лишь знает. И Хуман знает. Они были. Они знали. Старосту. – Шепотом произнесла старуха.
– Как! Анна знает?
– Иди, Зарат, не мешай, мне еще картофель сушить.
– Да куда денется твой картофель! Рассказывай.
– Иди вон к Анне, она, может, расскажет.
– А сама-то ты почему ее не спросила?
– А мне зачем? Мое дело – картофель и кукуруза. А Староста – не Староста – не мое это дело. Это дело вас – молодых.
И ушел Зарат от старухи почти ни с чем. Ведь к Анне ему нельзя. С ума он сойдет, если подойдет к ней и заговорит. Сердце выскочит, наговорит глупостей, или, чего еще хуже, набросится на нее и поцелует. Об этом он часто думал, глядя на то, как она нежно возится с детьми. В час, когда дети еще при жарком солнце ложились спать, а у Анны освобождалось целых два часа, она неизменно тратила их то на себя, то на Хумана. И если Хуман не настигал ее у детского шатра, не брал на руки и не нес Анну в их лачугу под ее звонкий смех, то она, оглядевшись, чем занимается Хуман, и, обнаружив, что он занят чем-то своим, шла в купальню. Анна любила этот час дня. Проводить время или с любимым, или наедине с собой ей нравилось так же, как и петь детям сказочным языком песни. Но она не знала, что всякий раз, когда она оставалась в купальне одна, Зарат прятался в редких колючих кустах и смотрел на нее. И представлял, как он сам гладит ее нежные руки, ее нежные волосы и как он ее целует, запрыгнув в купальню.
Правда, не каждый раз ему удавалось видеть Анну в купальне одну. Часто там ошивалась Хебель, а также Долорес любила. И так втроем они ополаскивали свои тела от жары, пока дети не мешают, и разговаривали о всяком женском.
Хебель любила разговаривать с Анной, мать ей казалась неинтересной, хотя Хебель ее и любила. Однажды в купальне Хебель поняла, что Анна ей нравится намного больше, чем Кифа или Июдит. Она была интересна ей не только чувственно, но и мысленно. Анна казалась ей идеалом.
Зарат не мог терпеть ни Долорес, ни Хебель. Одна была слишком пуста и проста, другая – пуста и ветрена. Из мужей он любил только Кифу, хоть и считал его твердолобым простаком. Июдита он уважал, как человека хозяйственного и неболтливого. Алексий вызывал у него скуку. Хуман – ревность.
Характера Зарат был непростого, нервного и гневного. Хотя он и таил в себе ревность, нервность и гнев от других людей, но старуха знала о нем все, и, будучи старой, плохо спала и видела, как ночами Зарат не спит или засыпает лишь к рассвету.
IV
– Старик, откуда тебе известно, что староста был когда-то здесь?
– Мы привыкли так жить, мы верим, что он был, есть и будет. Это же Староста. Как может он бросить нас здесь? Конечно, он придет.
– Но а что если он умер под зноем солнца?
– Умер? Усмири же свой язык! Как же он может умереть! Иди, Зарат, мне еще настойкой заниматься!
– Но старик! Ответь же. Откуда ты узнал о старосте? Кто тебе сказал?
– Да всем известно, что есть Староста. Как же без него?
– Да ведь мы живем без него.
– Не говори чепухи. Не было бы Старосты, не было бы нас.
– Как это? Причем здесь староста, если я из материной утробы вышел?
– Отстань, Зарат. Иди.
– Ладно. Но я вернусь, старик!
Зарат ушел. Но разговор со стариком не был бесполезным. Из этого разговора Зарат понял, что старики совершенно бездумно верят, что староста придет. И что без него поселения бы не было. Но сам Зарат уверовал, что староста умер. Сначала ему казалось, что староста основал поселение и ушел. А теперь он понял, старосты и совсем не было. Он умер. Или же совсем его и не было. Никогда. И поселение само по себе такое вот. Дурное и все. Старики и настойки. Анна и Хуман. 7 молодых, 5 отроков, 6 младенцев. И 82 старика.
Проверить свою правоту Зарат мог, лишь поговорив с Анной. Не с Хуманом, а с Анной.
Итак, надо было решиться на этот разговор. Подготовиться.
V
Настал праздник. Какой? Да не все ли равно! Праздники – они все одинаковые. И причина у них одна – праздновать и радоваться. Ну и, конечно, пить картофельную настойку.
Вот и у Зарата появился повод подойти к развеселой Анне, и спросить у нее о старосте. Хотя о старосте ему не хотелось говорить, глядя на такую смешливую и хмельную Анну. Хотелось говорить о ней, о чувствах, о любви, о книгах.
Старики ели блюда, приготовленные ими же из картофеля, пели песни своей молодости, вспоминали прошлое, радовались красоте молодежи, их живости и умилялись над младенчиками.
Молодые пили ужасную картофельную настойку ради прекрасного ощущения любви, страсти, счастья, заполнявшее их тела, ели кукурузу, разговаривали и спорили. Танцевали под песни стариков, показывая свое присутствие на их празднике старины.
Кифа выпил больше всех и лез драться к Июдиту. Июдит ему инстинктивно не нравился. Наверно, он, как мужчина, чувствовал в нем соперника, но не понимал ничего. Как и Июдит.
Июдита спасал лишь Алексий, утихомиривший во время друга.
Зарат, тщетно ожидающий, пока Анна останется одна, чтобы подойти, в итоге сел рядом с недовольным Кифой.
– Ты правда веришь, что староста действительно был когда-то?
– Плевать мне на твоего Старосту! Видишь, как смотрит? Сволочь этакая! Опять на Хебель глаза косит. Вот я ему!
– Кифа. Успокойся. Сядь. Поговори со мной. Мне Анна нужна.
– Да знаю я, что нужна. Но тут уж ничего не поделаешь…
– Да нет же, мне поговорить с ней надо. О старосте.
– И ее будешь вопросами донимать? Эээ, ничего ты в женщинах не смыслишь.
– Ну и пьян же ты, Кифа. Сам-то будто …
– Эй!
И Зарат решил на всякий случай уйти, пока буря в Кифе не обрушилась на него.
Анна звонко улыбалась, глядя на Хумана. Хуман был красив, хорошо сложен. Еще будучи отроковицей, Анна поняла, что Хуман будет хорошим отцом для их детей. И он им стал. Видя, как радовалась празднику Анна, он решил проверить детей сам. И ушел в их лачугу, которую построил сам. Как и многие другие сооружения в поселении.
Зарат смотрел.
Ну как же она красива. Мила. Волшебна. Нежна.
Зарат стал кипеть и неровно дрожать изнутри. Хуман ушел ненадолго. Иди, болван. Иди, дурак. Иди, глупая ты скотина.
Зарат снова подошел к Кифе, взял без спросу свеже налитую картофельную жидкость и выпил.
Кифа болотным взглядом посмотрел на Зарата и в этой мутноте пьяных глаз виднелось сострадание.
Зарат быстрым шагом пошел к Анне. Взял ее за руку и резко потащил ее к умывальне. Анна не успела и сообразить, что происходит, как Зарат взял ее за талию и с быстротой молнии приблизился своим лицом к ее лицу.
Целуй. Целуй!
Оцепенел.
Она смотрит, а ты смотришь на нее. Мы смотрим друг на друга.
Вдруг Анна оттолкнулась и с будто не понявшим ничего взглядом поспешила от Зарата из умывальни.
Идиот. Дурак.
– Анна, подожди. Подожди, не ускоряй шаг, извини, постой. Мне нужно поговорить с тобой.
Конечно, Анна поняла. Все поняла. Она знала. Ведь это была Анна. Но что она могла сделать? Дарить Зарату свою безграничную нежность в качестве друга было бы беспощадно и бесчеловечно. Оставалось только мучить его своим невниманием.
– Анна!
– Прости.
– Извини меня, Анна, я не смог, не могу так! Постой же.
Анна была уже на виду. Все. Утеряно.
Зарат стоял как ошеломленный. Потеряно. Ничего не изменить. Поговорить он с Анной не сможет. И этот староста! Надо же было про старосту, а он…
Хуман вышел из лачуги детей, подошел к Анне. Она мельком улыбнулась ему, проронила слово-два и улетела к старикам. Хуману не надо было знать о страсти Зарата. Ни к чему. Мужчинам в поселении не надо ссориться.
Их всего молодых 7 – на 5 отроков, 6 младенцев и 82 старика.
Отец ее детей. Ее любовник. Ее любимый. А он кто? Кто он, Зарат? Пыль в степи. Пыль в степи… Однако…
VI
Алексий сидел со стариками и продолжал слушать их истории. Он умилялся их земным радостям, их простоте и доброте.
– Знал бы ты, Алексий, как Старуха пела. Ой, как пела! Лучше Долорес и Анны, это уж наверняка!
– Что ты пургу метешь, ничего не лучше Аннушки. Да, хороша была, красна. Но кто ж в молодые годы не пел, не плясал. Алексиюшка, знал бы ты, как мы со Стариком в молодости пели, как танцевали! Старик на руках меня носил, каждый день носил! О как!
Подошел Июдит.
– Алексий, мне поговорить с тобой надо. Это о погребе.
Алексий посмотрел на стариков ласковым взглядом.
– Иди, милый, иди, решай дела, а мы пока без тебя посидим, да повспоминаем.
Алексий поклонился легким движением головы Старухе и отошел.
– Да, Июдит, что случилось?
– Алексий, знаешь ты, как я люблю тебя, знаешь ты, как дороги мне и Долорес, и Хебель. Но Кифа! Ты сам поручил ему ключи от погреба, сам назначил. И я уважаю твой выбор. Ты господин. Но он ворует у всего поселения! Старики не успевают картофель замачивать, как ничего уже нет. Посмотри на это существо. Да, сегодня праздник. Но, судя по запасам, вернее, по их отсутствию, у него каждый день праздник. Он пьет каждый день. Ни Июдиту, ни Алексию, ни Хуману – ничего. А старики? А им утешение в их слабости? Все выпивает!
– Послушай. Рассказали мне то старики. Нас с тобой еще не было в степи, но были и до нас люди. Жили они в грязи, в болоте. Но у них была вода. А у нас засуха. У них была вода, но была и грязь, а у нас воды почти нет, а грязь осталась. Грязь осталась… Почему воды нет, а грязь все равно осталась… Думаю все я, как от нее избавиться? Скажи мне, что ты думаешь?
– Грязь осталась, потому что ветром ее носит. Степь же. Воды не хватает, чтоб ее смыть всю. Ведь ветром ее унесет куда-то, а вода нам для пропитания, для жизни нужна. А грязь – она как была, так и будет летать.
VII
Июдит направлялся подсчитывать запасы кукурузы и думал. Кифа – грязь. Кифа будет всегда. А я вода. Я нужен нам всем. Справлюсь ли я с Кифой? Могу ли? Никогда. Но я помогу. Нам всем. И этим я важен.
Зарат шел в шатер. Потерянный. Медленно он сел, вставил пальцы в свои мягкие густые волосы и сжал. Потом он медленно лег на спину и уставил свой пустой взгляд в никуда.
Долорес шла, давно искупав детей, думая о заботах завтрашнего дня, о череде жарких однотонных дней и о своей усталости.
VIII
Решили собираться на общий совет. Нужно было понять, что все-таки делать с семенами.
Малиновые семена не пробовал никто. Старики не давали. На то были причины.
Бархат этих семян казался старикам слишком ценным, чтобы вкушать их самим. Их стоило сберечь до прихода Старосты. И отдать ему.
Семена были совсем не похожи ни на картофель, ни на кукурузу. Они были как будто мягкими внутри, и бархатистыми снаружи. Их цвет был не желтый, а алый. Нежно-алый цвет, которого в степи и не увидишь.
Картофель и кукуруза были как будто мертвы. А эти семена таили в себе жизнь.
– Наш собор и не нужен вовсе. И так понятно, семена мы храним для Старосты. – Сказал, конечно, Старик.
– Необходимо эти семена использовать! Запасы воды на исходе. А из этих сочных семян надавим сок. – Говорил, конечно, Июдит.
– Зачем использовать семена сейчас? Можно оставить их нашим деткам. Мы будем питаться, как и питались, а дети тогда смогут жить лучше нас. – Говорила Анна.
Повисла тишина. Казалось, что слова Анны оставили след в сердцах даже стариков. Но неожиданно для всех встал Зарат и с красными от долгого отсутствия душевного спокойствия и сна глазами протрещал:
– Староста не получит этих семян.
Старухи задрожали.
– Алексиюшка, ты нам скажи, что делать, как спор разрешить, когда молодые мужи и девы не слушают нас? – Взмолилась Старуха.
Алексий с ласковой улыбкой встал, чтобы он мог всех увидеть и чтобы все могли смотреть на него.
– Мое мнение таково. Анна хорошо сказала.
– Как же это?
– Не волнуйся, Старая, мы положим семена в три мешка. Староста придет. Мы оставим ему семена. Треть семян. Другую часть семян мы посадим и посмотрим, какой прекрасный плод дадут их деревья. Эти плоды будут есть наши дети и правнуки. А семена из третьего мешка пойдут на создание сока и им напоим мы вас, стариков.
Так и решили. Старики согласились с Алексием. Согласилась Анна, согласился Хуман, Кифа, Июдит, Долорес. Даже Зарат смягчился.
IX
Все души поселения выходили с разных сторон, как молчаливая армия. Поле наполнялось сотнями людей. Трава малинового цвета – ах вот, какая она, трава, покрытая солнцем, давно она не видела зелени. Вот они – сельчане, всех она знает, всех любит. А вот эти люди как будто не здешние, но они тоже из поселения. Младенцы, старики, старухи, отроки, мужи и девы. Нет, она их видела раньше. Да, она была здесь. Она видела их.
Но этот младенец был стариком, а этот отрок мужем, эта старуха – девой и все они были немного другие. Но все выходили в поле.
Был закат.
Вот и Хуман пришел смотреть на закат. Все пришли.
Хуман здесь, но Хуману как будто семнадцать, он так юн, так бледен и так по-юношески худ. Его черные кудрявые волосы нежно лежат, оттеняя белую кожу. Теперь он загорел, хорошо сложен и мужественен.
Хуман пришел смотреть на закат. И Кифа пришел. Все пришли.
Кифу посетила глубокая морщина на лбу, седые виски делали его еще более статным, она видела: он все также силен и смел. К тому же он был трезв, абсолютно трезв.
Остальные казались под воздействием какого-то сияния… Нет: какой-то музыки. Лилась музыка, создаваемая солнечными лучами. Она напоминала какой-то благословенный звук «а», чистый, звук. «Ааааа». Сквозь лучи она чувствовала эту музыку, она пронизывала все вокруг: солнце, траву, золотые листья, отдыхающие на траве.
Все пришли смотреть на закат.
Все решали, что им делать. И обсуждали они не заготовку картофеля и кукурузы, не настаивание картофельной воды, а что-то другое. Обыденное, но совершенно ей не знакомое. Было ясно, что они говорят о заботах поселения, о каких-то вещах повседневных. Но о чем именно – она не понимала.
И всем казалось, что решается что-то одно, очень важное, не много разных вопросов, а какой-то один, она знала это, чувствовала. Все собрались смотреть на закат.
Малиновые облака распыляли в воздухе персиковую пыльцу, ей дышали все, и она дышала тоже.
Было так спокойно, так хорошо. Она знала, что так и задумано, чувствовала, что так и нужно.
X
Она уже была здесь. Вот закат. Вот односельчане. Вот поле. И пыльца, и трава. И все в малине.
Но что-то несло ее прочь от поля. Куда-то к этому странному строению из дерева. Оно было большое, но старое. Когда она переступила порог, перед ней появилась высокая лестница. Пыльца проникала через стены в это ветхое жилище тонкими струйками между тонкими щелками досок.
Она поднималась и поднималась по высокой лестнице, ласкаемая редкими розовыми лучами. Поднявшись, она вошла в большую, заполненную вещами комнату. Большое окно напротив двери освещало комнату персиково-золотым светом. В ней давно никого не было. Нежная рука давно не проходила вскользь по ветхим столам и пыльным полкам, не ласкала давно уже не гладкую и не блестящую древесину.
Ей нравилось тут. Старинное, брошенное, таящее в себе историю.
Рядом с большим светящимся окном стоял большой стол с большой книгой. Книга была вся как трава на поле. Малиновая, яркая, бархатная.
Она чувствовала, что должна ее открыть, что розовые страницы расскажут ей о том, что она забыла.
– Анна, Анна!
Ekaterina Prisyazhnuyk, Saint-Petersburg State University
Edited by Natalia Pushkareva, Saint Petersburg State University and Olga Burenina-Petrova, University of Zurich & University of Konstanz