ЗВУКИ, МУРА И ЛИЛИЧКА
Мы отгорожены от Невского…
От его шума…
Но и от солнечного света тоже.
Невский поглотил низкое зимнее солнце, и у нас темно. Вечные сумерки царят в огромной комнате с единственным узким и высоким окном:
Через узкое высокое окно
Никогда не видно ничего.
Только грязно-желтая стена
Упирается в глаза одна.
Только звонкий цокот каблуков
Да нестройный гомон голосов
Повисают ненадолго за окном
И смолкают тут же за углом.
В этой комнате царят звуки: они наплывают завороженной мелодией, они наползают тихим шелестом, они нарастают снежным комом и надоедливо толкаются в границы тишины.
Я часто путаюсь: откуда они, эти звуки?
Шум входит в забитые двери тонких стенок коммунальной квартиры, не отворяя их… Справа и слева…
Сверху, я знаю, постоянно спускается скрип паркета. Кто-то ходит и ходит, и не может вырваться из замкнутого круга собственных шагов.
Вот справа выключили бесконечный голос телевизора. Щелкнул выключатель. Тишина?!
Нет. Плач ребенка повисает в ночном полуосвещенном пространстве – фонари за окном. Сквозь сонную дрему пульсируют голоса. Снег с чавканьем расползается под ногами прохожих.
Опять?! Просыпаешься в интонацию занудной ругани. Одно и то же, одно и то же. Всплывает затравленно-тоскливый взгляд соседа (никогда не здоровается!) Когда он в меру пьян, то достает свою трубу и играет одну и ту же мелодию – победно-пораженческую: в лучшие времена он играл в оркестре, а в юности гонял шайбу в первой лиге.
А жена его, преждевременно состарившаяся (3 зуба всего!) лениво и злобно огрызается. Так и видишь ее с Муркой – большой пятнисто-белой сибирской кошкой. Любит ее соседка: кошку крысы боятся…
Кошка, распластавшись во сне по теплой батарее, тихо сползает с нее… Трется ее пушистый живот с легким шорохом… Вот-вот мягко шлепнется об пол…
Шлеп… Сон уплывает, и нарастает стройный звук подземного поезда. Метро так хорошо слышно только очень ранним утром.
Но это уже не железный гул… Мелкие звоночки переливаются ровно семь раз. Тянет-акает за дверью у параллельного телефона Лилька. Это ее вечерами просит скороговоркой ревнивый акцент: «Позовите, Лиличку, пожалуйста!»
Мура была действительно отличной крысоловкой. Ночи она неподвижно просиживала у старых шкафов в просторном коридоре коммуналки. Выйдешь поздно вечером из комнаты – Мура сосредоточенно смотрит в одну точку. Утром – посреди коридора – лежит рядком уложенная крысиная семейка.
Коша Мура любила лежать в форточке высокого кухонного окна – между двумя рамами. Головой она кудлато свешивалась на улицу, а хвост развевался по оконному стеклу на кухне.
Промозглым зимним утром ее увидел оператор «600 секунд»: снимали эпизод о находившемся с 1911 по 1915 годы в подвале дома кабаре «Бродячая собака». Он просто обомлел от радости: такая огромная, красивая и царственно-важная кошка – находка даже для Питера. Тотчас же он полез на стоящие под окном мусорные баки – достать Мурку. Мура прищурила желтые глаза и злобно укусила оператора за руку. Оператор заорал от неожиданности и свалился вниз.
Соседка тревожилась за дочь. Пьяно заплетаясь языком (прикладывалась к бутылке только с мужем!) и подобострастно заглядывая в глаза, выспрашивала, где Афганистан и страшно ли Лиличке туда выйти замуж. «Ведь Лиличкин жених – афганский царь», – сдерживая дыхание, доверительно сообщала она.
«Афганский царь?»…
«Царь, дрожащий от варенья»… Эта смешная фраза, демонстрирующая неправильное внутрифразовое членение, врезалась в память накрепко. Взята она, как гласит филологическая легенда, из Приложения к учебнику Реформатского для студентов-первокурсников. Правильно: «Царь дрожащего творенья».
Anna Krutsch, Graduate of Saint Petersburg State University
Edited by Gazinur Gizdatov, Kazakh Ablai Khan University of International Relations and World Languages and Olga Burenina-Petrova, University of Zurich