ФИЛОСОФСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ РАССКАЗА «ЛУННАЯ БОМБА» АНДРЕЯ ПЛАТОНОВА
Изобретатели!
Громилы мира,
Работники чудес и путники пустынь!
Какая мать свирепой силой обкормила,Тебя,
осиротелый, одинокий сын!
Андрей Платонов «Изобретатели! Громилы мира»
Исследователи творчества Андрея Платонова уже писали о влиянии «Философии общего дела» Николая Федорова на его творчество.1 Однако за пределами внимания все еще остаются ранние рассказы Платонова, созданные в жанре научно-фантастической литературы, в частности рассказы 1920-х годов «Лунная бомба», «Потомки солнца», «Маркун». Увлекшись технико-утопическими проектами Федорова, считавшего, что «человечество создано для того, чтобы преобразить наш смертный мир в бессмертный космос, что позволит достигнуть высшего счастья» (Геллер, 1982:33), Платонов утверждал, что перед людьми новой «эры» должна стоять задача формирования ученого-изобретателя, жертвующего собой ради «общего дела», в котором, как писал Федоров, имея в виду, кроме себя, также и своих единомышеленников, «мы даже обязаны поставить человечеству одну общую цель и утверждать необходимость, возможность и обязательность установления целесообразности не словом, а общим делом» (Федоров, 1982:531).
В фантастическом рассказе «Лунная бомба» (1921) речь идет о проекте инженера Крейцкопфа, в основе которого – федоровская идея о завоевании космоса как единственной возможности овладения природой и ее регуляцией. При этом, как пишет исследовательница раннего творчества Платонова Светлана Семенова, «человек у Федорова не только венец развития природы, но и сам должен стать субъектом обратного воздействия на породившую его природу для ее преображения и одухотворения» (Семенова, 1982:25). Конструируя в образе ученого-изобретателя Крейцкопфа (этимология его фамилии, кстати сказать, связана с немецким словом „Kreuzkopf“, обозначающим одну из важных деталей механизма2, Платонов конструирует человека будущего, которого «вихрь автомобилей и грохот надземных железных дорог приводит в восторг» (Платонов, 1984: 35).3 Инженер Крейцкопф покидает провинциальный городок Карбоморт (характерно, что в одной из составляющих корня этого топонима присутствует часть латинского слова «mortalitas» – т.е. «cмерть»), чтобы шагнуть в новый, столичный мир, не имеющей более никакой связи с природой: «это был бетонно-металлический оазис, замкнутый в себе, совершенно изолированный и одинокий в пучине мира» (41). Именно в таком железобетонном пространстве ученый черпает импульсы для реализации своего проекта по созданию лунной бомбы – «некоего транспортного орудия, способного перемещаться во всякой газовой среде, в атмосфере и вне атмосферы. Металлический шар, начиненный полезным грузом, укреплялся на диске, станционарно установленном на земле» (42). В прорыве человека в космос Крейцкопф усматривает выполнение личного долга перед человечеством и в этом он вновь следует за концепцией Федорова: «С одной стороны, человек, по коперниканскому учению, есть обитатель ничтожнейшей частички безмерной вселенной, а с другой – вся астрономия есть лишь мнение этого ничтожного обитателя этой частички; и чтобы это мнение стало истиною, стало действительностью, нужно человека сделать обладателем всей вселенной, нужно, чтобы слепая сила была управляема разумом» (Федоров, 1982: 528). Крейцкопф, несмотря на ряд препятствий, ожидающих его на пути к прогрессу, чувствует себя обязанным выполнить свой долг и провозгласить победу человеческого разума и науки над природой, а также всеобщим врагом – смертью. Сверх того, он надеялся «открыть на соседних планетах новые девственные источники питания для земной жизни, провести от этих источников рукава на земной шар и ими рассосать зло, тягость и тесноту человеческой жизни. И, когда откроются безмерные недра чужого звездного дара, человек будет больше нуждаться в человеке» (43). Его планы созвучны размышлениям Федорова том, что после завоевания космоса земля «станет первою звездою на небе, движимою не слепою силою падения, а разумом, восстановляющим и предупреждающим падение и смерть; все будет родное, а не чужое; и тем не менее для всех откроется ширь, высь и глубь необъятная» (Федоров, 1982:529).
Однако реализация федоровского проекта достанется человечеству нелегко. Недаром Михаил Геллер охарактеризовал Крейцкопфа как «гения-убийцу» (Геллер, 1982: 66), ибо героя-изобретателя на протяжении всего рассказа сопровождает не только личная трагедия, но ответственность за смерть других людей. Первым в ряду трагических событий является тот факт, что его возлюбленная Эрна «ушла от него в круг своих людей» (42). В целом в рассказе «Лунная бомба» социум четко разделен на два слоя: к первому относятся инженеры-изобретатели, а ко второму – все остальные люди. При этом между обоими слоями отсутствует взаимопонимание: «Крейцкопф знал, что у него мало общего с Эрной: он, полусамоучка, инженер по призванию, – и она, овладевшая последними цветами культуры, ему недоступными» (42). Мысли Крейцкопфа устремлены исключительно на реализацию проекта, требующего от него, как замечает Ханс Гюнтер, кроме прочего, отречения от повседневности и личных взаимоотношений4. Такой тип героя обречен на одиночество, поскольку его личная и любовная жизнь уходят на задний план. «Крейцкопф хотел бы друга, задушевного негромкого разговора и простой теплоты, невнятно говорящей о родственности и сочуствии людей друг к другу. Но он жил в сумрачном сне, его уважали и его чуждались» (51). С точки зрения Гюнтера, мотив преобразования и преображения мира путем технических достижений отсылает в произведениях Платонова к заимствованному у Фридриха Ницше мотиву любви к дальнему, который, в свою очередь, «сочетается с мотивом восторженного, самоотверженного, одержимого труда над проектами овладения природой и космосом для блага общества. Любовь к дальнему сопровождается мотивом одиночества и крайней человеческой изоляции» (Гюнтер, 2011:59). В «Лунной бомбе» самопожертвование во имя «общего дела» иллюстрируется еще одним примером. Скорб, работающий над проектом Крейцкопфа – это все та же, отрекшаяся от всего личного, жертва: «Скорб был одинокий: его семья – жена и две дочери – утонули в весеннем паводке горной реки двадцать лет назад. Скорб потом отомстил этой реке: он построил на ней регуляционные сооружения, сделавшие невозможными никакие паводки. И с тех пор Скорб живет один» (52).
Мотиву жертвоприношения сопутствует у Платонова «мотив ребенка-жертвы», который, по замечанию Юрия Пастушенко, «появляется в его произведениях со второй половины 1920-х гг.» и «отчетливо представлен в рассказе «Лунные изыскания» (Пастушенко, 2017: 311).5 Крейцкопф, появляющийся и в этом рассказе Платонова, случайно сбивает оказавшегося на «безлюдной дороге» ребенка, по которой герой ехал на машине. Эта трагедия в определенной степени отрезвляет Крейцкопфа от «космического сна» и предупреждает о грядущем крушении проекта. В конце концов не только невинный ребенок оказывается жертвой строительства лунной бомбы, но и герой-изборетатель: поглощенный в свои идеи, он не замечает других людей и оказывается не только невольным убийцей, но и моглильщиком своей жертвы. Крейцкопф «слез с трупиком и поставил его в готовую могилу» (47). При этом он сохраняет шапочку ребенка, на которой было написано Океан, и прядь его русых волос. Мотив сохранения вещей наиболее четко просматривается в позднем творчестве Платонова, в частности, в повести «Котлован». Герой этой повести Вощев собирает, к примеру, в мешок различные вещи пострадавших в процессе строительства людей. В этом поступке – отсылка к федоровской идее памяти и воскрешении, а также, своего рода, материализация долга живых перед умершими. По замечанию К. Ичин, «долг живых перед умершими, долг памяти живых об умерших, является одной из важнейших тем мировой литературы» (Ичин, 2009:111).
Крейцкопф-убийца произносит следующие слова: «Я тебя не забуду никогда, милый, теплый ты мой», а потом и: «Я искуплю тебя, милый!» (46). Крейцкопф словно дает обещание мертвому ребенку, что осуществив свой проект, он обеспечит и его воскрешение, представляющее собой, по федоровскому учению, ключевую и конечную цель космической регуляции природы на пути к прогрессу. «Прогресс, как переход от худшего к лучшему, требует, конечно, чтобы недостатки слепой природы были исправляемы сознающею эти недостатки природою, т.е. совокупною силою человеческого рода, требует, чтобы улучшение путем борьбы, истребления было заменено возвращением самых жертв борьбы, и таким образом прогресс будет улучшением не по цели только, но и по средствам» (Федоров, 1982:81). Крейцкопф достиг своей цели: он «защищал в Центральном Научно Техническом Комитете свой проект и защитил его. Он спорил и бился отчаянно, и мертвый мальчик стоял в его памяти» (46). Затем он возвращается на могилу ребенка и видит, как «холм порос лебедой». Возвращение героя на могилу ребенка как возвращение к святому месту для молитвы отсылает к федоровской идее кладбища-музея памяти и символа бессмертия. Растение на могиле ребенка – первый признак (или всего лишь иллюзия признака) идеи воскрешения.
Смерть ребенка – только начало вереницы трагедий: «Черный случай шел вслед Крейцкопфу: при взрывных работах в котловане опорного подшипника сорок рабочих, из них пять лучших в стране специалистов, были убыты электрическим током, как констатировала особо назначенная комиссия». (47). Таким образом, Крейцкопф «посеял смерть среди людей» (48) и был приговорен к заключению. Заметим, что здесь, на наш взгляд, как раз и происходит один из важнейших эпизодов в жизни Крейцкопфа, который следует рассматривать и как отказ самого Платонова от федоровского проекта. «Долгие недели он лежал на койке и думал. Лето догорало, падал лист, Эрна была в Брюсселе, Гога Фемм в могиле, те сорок тоже – прах. Впереди одна мертвая мечта – лунный полет» (48). Постепенно Крейцкопф теряет надежду на осуществление полета на луну. И сам Платонов начинает сомневаться в этической основе своих взглядов и, размышляя o высокой ценe за утопию, постепенно разочаровывается в федоровском учении. «Эйлин Тески заканчивает книгу о влиянии Федорова на Платонова замечаниями о появлении у писателя антифедоровских мотивов» (Л. Геллер, 2003: 125).
Вереница жертвоприношений не прекращается и в заключении. Находясь в тюрьме, Крейцкопф, решив покончить жизнь самоубийством, выбрасывается из окна. Но и этот поступок влечет за собой гибель других людей, поскольку герой падает не на землю, а на часового, так, что «арестантская фуражка слетела с головы, а халат накрыл и его и часового, на которого он упал. Крейцкопф захлебнулся своей кровью, хлынувшей из треснувших легких, но понял, что остался жив. Часовой лежал под ним мертвый» (49). В конце концов Крейцкопфа охватывают глубокие сомнения относительно целесообразности выхода в космос: «Стихия это или разум живого существа?» (58). Кроме того, он уже не уверен в том, что человек сможет вернуться домой из космического путешествия: «Нет никакой надежды на возвращение на Землю» (57). Платонов оставляет финал рассказа открытым, при этом совершенно очевидно, что основные постулаты Федорова, включая эквивалентное «воскрешению отцов» возвращение из космического полета, подвергаются критическому сомнению. Также и одиночество на которое обречен Крейцкопф свидетельстует о том, что, на самом деле, в этой борьбе с природой у него нет единомышленников. А ведь проект изначально был задуман как всеобщий труд в поисках преодоления смерти, как воплощение федоровской «Философии общего дела»: «Только тогда, когда все будут участниками в знании, чистая наука, познающая теперь природу как целое, в котором чувствующее принесено в жертву бесчувственному <…> и прикладная наука не будет участницей и союзницей бесчувственной силы и орудия истребления превратит в орудие регуляции слепой, смертноносной силы» (Федоров, 1982:61). Но эта цель не была достигнута. На пути к прогрессу, по-видимому, не хватает искренной человеческой души, которую Платонов ставит выше разума и любого технического достижения.
Вспомним Эрну, которой надоел мир инженеров, считавших себя «атомами человеческого знания» (46). Если кредо инженеров – «мы живем для того, чтобы знать», то им противопоставляется кредо Эрны – «а того и не знаете, что люди живут не для того, чтобы знать». Такой ответ является существенным для понимания причин отхода Платонова от федоровской концепции. Геллер подчеркивает, что «не знание, а душа, любовь – нужны человеку в первую очередь. Крейцкопф смутно понимает это, читая еще до начала работ по постройке своего снярада стихи: „Я не мудрый, а влюбленный, / Не надеюсь а – молю. Я теперь за все прощенный, / Я не знаю, а люблю“ (Геллер, 1982:65). Добавим к сказанному последние слова Вогулова, героя-изобретателя из рассказа «Потомки солнца», в которых звучит критика федоровских идей: «Но ничего не изменилось – только любовь стала мыслью, и мысль в ненависти и отчаянии истребляла тот мир, где невозможно то, что единственно нужно человеку – душа другого человека» (Платонов, 2003: 78). Тем самым Платонов, подобно Федорову, настаивает на идее человеческого завоевания космоса и регуляции природы, но, в отличие от него, предупреждает о том, что на пути к эволюции единственное условие для ее осуществления – сохранить душу, без которой и идея воскрешения теряет смысл.
Литература
Вьюгин, Валерий. 1999. Общее дело А. Платонова. Мотив воскрешения в рассказах 30–40-х годов. Russian Literature VOL. XLVI/II/. С. 56-63.
Геллер, Леонид. 2013. Наука и миф, гротеск и поэзия: четыре стихии «Ювенильного моря». Поэтика Андрея Платонова. Сборник I. На пути к «Ювенильному морю». Белград: Издательство филологического факультета. С. 59-65.
Геллер, Михаил. 1982. Андрей Платонов в поисках счастья. Париж: YMCA-PRESS.
Гюнтер, Ханс. 2011. По обе стороны от утопии. Контексты творчества А. Платонова. Москва: Новое литературное обозрение.
Ичин, Корнелия. 2009. Отцовское «бремя»: Голос отца А. Платонова. Wiener Slawistischer Almanach.n° 63. С. 155-200.
Кнорре, Борис. 2008. В поисках бессмертия. Федоровское религиозно-философское движение: история и современность. Москва: Издательство ЛКИ.
Пастушенко, Юрий. 2017. Ассимилация и отчуждение. К некоторым аспектам интертекстуальной техники А. Платонова, «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 8. Москва: ИМЛИ РАН. С. 310-316.
Семенова, Светлана. 2001. Русская поэзия и проза 1920 – 1930-х годов. Поэтика – Видение мира – Философия. Москва: ИМЛИ РАН.
Teskey, A. 1982. Platonov and Fyodorov. The influence of a Christian Philosopher on a Soviet Writer. Amersham: Avebury.
Федоров, Николай. 1982. Сочинения. Москва: Институт философии АН СССР.
Примечания
1 См. работы: С. Семенова, «Философский абрис творчества Платонова», Русская поэзия и проза 1920-1930-х годов. Поэтика. Видение мира.Философия, Москва 2001, 471-506; M. Геллер, Андрей Платонов в поисках счастья, Париж 1982; К. Ичин, «Отцовское «бремя»: Голос отца А. Платонова», Wiener Slawistischer Almanach 63, 2009, 107-120; Ф. Акира, «От Эфирного тракта к Джану: трансформация темы взаимоотношений человека и природы в произведениях Платонова 1920-30-х гг.», Страна философов Андрея Платонова. Проблемы творчества, Москва 2017, 204-209; A Taskey, Platonov and Fyodorov: The influence of Christian philosophy on a Soviet writer, Amsterdam 1982; T. Seifrid, «Andrei Platonov. Uncertainties of Spirit», Cambridge, 1922, Х. Гюнтер «По обе стороны от утопии. Контексты творчества А. Платонова», Новое литературное обозрение, Москва 2011.
2 Крейцкопф – это деталь кривошипно-ползунного механизма, например, паровой машины, совершающая возвратно-поступательное движение по неподвижным направляющим.
3 Здесь и далее цит. по: Платонов, Андрей. 1984. Собрание сочинений. Рассказы, повести. т. 1. Москва.
4 Об образах живых существ, приносимых в жертву любого утопического строительного проекта подробно пишет Ханс Гюнтер. Так, например, в книге «По обе стороны от утопии» он говорит о том, что «жертва служит у Платонова средством примирения энтузиазма героев с окружающей средой. Основной вектор развития проблематики жертвы у Платонова – сдвиг от пафоса декларации самопожертвования (жертва как «officium») в сторону жертвы враждебного общества (жертва как «victima») – отражает и весь ход русской истории первых десятилетий XX века (Гюнтер, 2011: 65). С нашей точки зрения, Крейцкопф хорошо вписывается в модель, предложенную Гюнтером.
5 Рассказ «Лунные изыскаяния» был впервые опубликован 1926 г. в журнале «Всемирный следопыт» (М.; Л., 1926. № 12. С. 3-15) под названием «Лунная бомба» и с подзаголовком: «Научно-фантастический рассказ инж. А. Платонова»).
Марија Кувекаловић, University of Belgrad
Edited by Olga Burenina-Petrova, University of Zurich & University of Konstanz and Natalia Pushkareva, Saint Petersburg State University