П. А. Вяземский, Итальянские записки, 1853, 15 (27) августа – 24 августа (5 сентября) – из издания В. Г. Перельмутер (2023), сс. 172-178.
1853
Август. Плавание до Венеции покойное и прекрасное. Светлый день, море тихое, то синее, то зеленое. Плыли шесть часов и прибыли в Венецию в полдень. […]
15 (27) августа. В день Успения были мы у обедни в греческой церкви Св. Георгия, построенной в 1550 г. знаменитым архитектором Sansovino. Во время служения играла на церковной площадке полковая австрийская музыка к соблазну православных. Ход вокруг церкви так же при музыке. Архиерей благовидный старец. Сказывают, что великий князь Константин Николаевич велел списать для себя портрет его. Меня не впустили в алтарь, сказав, что одни духовные лица и австрийский император допускаются.
Два раза был я в театре Gallo а S. Benedetto. В Италии и театры, как церкви, окрещены во имя какого-нибудь святого. Дают оперу Верди Attila и довольно плохо; но Итальянская опера в Италии, как ни будь посредственна, имеет особенно свежий вкус доморощенного молодого вина, которое пьешь на месте.
Теперь следует описать La Piazza di S. Marco и ежедневные вечерние ее рауты и поименовать венецианские мои знакомства. Площадь, обставленная великолепными зданиями, с базиликой Св. Марка в оконечном углублении своем, конечно, картина величавая и поразительная. Предпочитаю ее днем, нежели вечером, особенно когда не светит месяц. Она не довольно освещена, хотя венецианцы и жалуются, что газ испортил их площадь и разорвал покров темноты, на ней лежавший и столь благоприятный любовным и прочим тайнам. В Париже, в Лондоне подобная площадь горела бы тысячами солнцев.
Другая невыгода: на площади летом и особенно в продолжение нынешних жаров – душно, как в законопаченной большой зале. Под открытым небом невольно думаешь: хорошо бы раскрыть окно. Жене вечерняя эта площадь напоминает залу Московского дворянского собрания с ступенями своими и галереями вокруг.
Третья невыгода – ужасная музыка вокальная и инструментальная, которая дерет уши по всем направлениям площади пред кофейнями, когда не играет полковая музыка. Странное дело, как музыкальная натура итальянцев производит подобных мучителей и выносит подобное мученичество. […]
Четвертая невыгода площади – это стулья, на которых осуждены сидеть посетители. Эти стулья вроде каких-то пыточных козлов, на которые, вероятно, в старину Совет Трех сажал для допроса гостей своих. Впрочем, Тюльерийские стулья не лучше.
С изменением нравов эти площадные собрания потеряли свой характер поэтический и романтический. Сцена лучше и великолепнее, но действием это те же бульвары парижские. Мороженое – главный интерес. Теперь же высшее общество рассеяно, и по большей части встречаешь среднее и низшее сословия и путешественников. Но и в многолюдные эпохи года, сказывают, всё не то, что в старину. Тогда было несколько салонов в домах, окружающих площадь, и хозяйки и гости сходили на площадь как в свой сад, чтобы освежиться и прогуляться. После полуночи из театра все являлись на площадь. Теперь после 10 часов площадь пустеет. Венецианцы дуются на австрийцев, и нет никакого сообщения между ними. Они жалуются, что они убили их общежительную жизнь; кажется, жалобы не совсем справедливы. Эта жизнь отжила свой век, преобразовалась, как и везде. Разве парижские салоны те же, что в конце XVIII века? Не австрийцы же лишили венецианок хваленой их красоты. А теперь не встречаешь красавиц — иначе как в рамках знаменитых прежних художников. Видно, и природа по эпохам истощается, и у нее бывают свои периоды либерализма и противодействия.
Венеция, 18 (30) августа. Что вы нам поете про Баденский жар? Попробуйте Венецианского, и тогда вас дрожь проймет и вы велите затопить у себя камин. Днем жарко, а ночью душнее. И старожилы здешние не запомнят такой осени. Каково же нам, новичкам? У вас еще есть деревья, есть тень. И не забывайте, что Венеция, как она ни прекрасна собою, всё-таки лысая красавица, и нам, бедным, некуда приютиться. Я только и делаю, что потею. Все мои способности телесные и душевные вытекают потом.
Вечером Piazza di S. Marco, душная зала, душный раут: невольно думаешь, нельзя ли как-нибудь раскрыть окно, чтоб освежить воздух. Признаться, раут этот довольно и скучноват. Одно мороженое меня туда привлекает. Площадь довольно плохо освещена, а впрочем, не на кого и смотреть – все по деревням. Женский пол очень некрасив. Музыка постыдная, особенно для музыкальной и поэтической Италии.
Со всем тем здесь хорошо, и на жар не жалуюсь. Я еще не начинал похождений своих по здешним палаццам и церквам, ожидаю, чтобы жар спал. Видел я только кое-что мимоходом. Я наслаждаюсь этой независимостью от повинностей, которым подлежат обыкновенные путешественники.
Между тем почти каждый день захожу в базилику Св. Марка и каждый раз с новым наслаждением. Во-первых, там довольно прохладно, а во-вторых, и в-десятых, и в-сотых, там столько богатств, столько изящного и примечательного, что каждый раз любуешься чем-нибудь новым.
Физиономии площадок, рынков очень напоминают Константинополь. Крики торговцев зеленью, фруктами совершенно одни и те же.
Мы переехали на другую квартиру. Домик наш в саду, если можно назвать это садом, а киоск — на берегу здешнего Босфора, то есть Canal Grande.
Венеция. Воскресенье, 23 августа (4 сентября). С приезда заходил я почти каждый день в базилику Св. Марка. Не видел еще Pala d’oro, византийская икона: она закрыта… Не видел бюста Аретино… Не знаю, почему не показывали нам Piombi, но видели Pozzi. Страшное имя. Подумаешь, что заключенные точно содержались под водою в каких-то колодцах, а в сущности тюрьма как тюрьма. […]
Был в публичном саду. Скачка. Молодые Санхо-Панца на каких-то Росинантах. Скачка на двухколесных колесницах. Тут по крайней мере есть какая-то местная краска, воспоминание и карикатура древних ристалищ. В Венеции лошадь и гиппическое представление редкость, род лодки в песках аравийских…
Мост Rialto, сооруженный в 1591 году дожем Pascual Cicogna (коего дом с резными окнами видел я сегодня на канале). Лидо с Castello S. Andrea. В крепость не входил, а видел море. Остров св. Лазаря, армянский монастырь мекитаристов, от имени основателя Мекитара. Чисто и порядочно содержанный.
Армяне отличаются между восточными племенами опрятностью и благочинием, по крайней мере в своих публичных и церковных зданиях. В Пере армянская церковь, за исключением посольских дворцов, едва ли не единственное чистое место; в Иерусалиме армянский монастырь – тоже. Большая Египетская мумия; редкие рукописи, между прочими Библия, писанная на армянском языке в Персии с прекрасными живописными изображениями.
В рамке на пальмовых листьях вылощенных что-то писанное на бирманском языке. Стол, на котором Байрон учился армянскому языку. С отцом Pascal Aucher, который ныне очень стар и разбит параличом. На приветствие мое ему, что он пользуется европейской известностью, отвечал он мне, что обязан тому путешественникам, которые слишком благосклонно о нем отзывались, особенно Байрону, напрасно преувеличившему трудность армянского языка.
Aucher за старостью и дряхлостью не служит уже отцом cicerone, а другого младшего товарища его, Gregoire Alepson, нет теперь в Венеции; кажется, он в Парижском Армянском институте. Московский Лазаревский институт здесь известен. Хорошо устроенная типография. Я купил в ней армяно-русскую грамматику, посвященную цесаревичу Александру Николаевичу. Посвятительное письмо изложено правильным и чистым языком; и молитву, изданную на 24 языках, и, между прочим, на иллирийском, русском и польском. Довольно дорого: грамматика стоит 10 франков, а полиглотное издание – 15. Впрочем, выручка этих книг идет на содержание учебного заведения, в котором воспитываются молодые армяне.
Путеводителем моим был молодой монах, уроженец Константинопольский. Довольно свободно изъясняется по-французски. В близости монастыря проезжаешь, или правильнее, проплываешь мимо острова S. Servolo, на котором больница и дом умалишенных. Из решетчатых окон один из несчастных что-то кричал нам вслед. Вчера лазил я на колокольню Св. Марка – всход солнца. Обширный вид. Городские каналы закрыты крышами домов, и тут не догадаешься, что город построен в царстве морском. Сегодня, т. е. воскресенье, 23 августа (4 сентября), утром ходил я по набережной Giudecca, заходил я в церковь S. Sebastiano – особенно богата картинами Павла Веронеза. «Мучение Св. Севастьяна», «Св. Николай» Тициана.
Тут погребен Веронезе и поставлен бюст его. Стены и потолок им же расписаны. На месте, где покоятся останки его, нет памятника, но самая церковь – лучший и собственноручный ему памятник. Памятники особенно нужны тем, о которых следует напоминать. Церковь S. Angelo Raffaele – мадонна del Carmine – колокольная башня угрожала падением в конце XVI века. Архитектор Иосиф Сарди выпрямил ее в 1688 г. Маленькая церковь S. Barnada.
Где-то на площади заметил я на камне вырезанное слово sacrum. Мой гондольер Джузеппе сказал мне, что преступник, за которым гнались, был в старину неприкосновенным, когда удавалось ему ступить на подобный камень. На мосту, где в старину совершались кулачные бои двух враждебных, или, по крайней мере, междоусобных артелей гондольеров Castellani и Nicoletti (первые были особенно под покровительством правительства, другие принадлежали народной партии), втиснуты четыре ноги, на которые становились бойцы. Перил тогда на мосту не было, и побежденный часто падал в канал.
Сегодня первый день отдыха или роздыха после томительных жаров. Всю ночь дул ветер, и воздух освежился. В первый раз мог я немного ходить и приняться за свой журнал, не утопая в поту.
24 августа (5 сентября). Напрасно клепаем мы на петербургский климат и на переменчивость его погоды, как будто ему исключительно свойственную. Третьего дня мы умирали от жара, днем жарились на солнце, а ночью разваривались в соку своем от духоты. Вчера было уже свежо, а сегодня (т. е. 24 августа / 5 сентября) еще гораздо свежее, так что, может быть, и в Петербурге теплее. Со дня на день летнее платье заменяется суконными, поры сжимаются, и испарина обращается вспять.
Продолжаю, однако же, свои купания. Вчера в воде пополудни было 19 градусов тепла. Итальянцы уже перестали купаться, и вчера я один был на просторе, а то была настоящая толкотня в воде. Итальянцы очень возятся и забавляются в воде, как дети, иногда не очень вежливы и невнимательны к ближнему.
A. Vjazemskij, Memorie italiane (Ital’janskie zapiski), 1853, 15 (27) agosto – 24 agosto (5 settembre), dall’edizione a cura di V. G. Perel’muter (2023), pp. 172-178.
1853
Agosto. Navigazione fino a Venezia tranquilla e bellissima. Giornata serena, mare calmo – ora azzurro, ora verde. Abbiamo navigato per sei ore e siamo giunti a Venezia a mezzogiorno. […]
15 (27) agosto. Nel giorno dell’Assunzione siamo andati a messa nella chiesa greca di San Giorgio, costruita nel 1550 dal celebre architetto Sansovino. Durante la funzione, sul sagrato c’era musica reggimentale austriaca, una tentazione per gli ortodossi. Anche la processione attorno alla chiesa era accompagnata dalla musica. Il vescovo era un anziano venerabile, e si dice che il granduca Konstantin Nikolaevič ne abbia commissionato un ritratto per sé. Non mi hanno lasciato accedere all’altare, dicendo che erano ammessi solo il clero e l’imperatore austriaco.
Sono stato due volte al teatro Gallo a San Benedetto. In Italia anche i teatri, come le chiese, possono essere dedicati a un santo. Mettono in scena, piuttosto male, l’Attila di Verdi, ma l’opera italiana in Italia, anche mediocre, ha proprio il gusto fresco del vino novello della casa bevuto sul posto.
Occorre ora descrivere la Piazza San Marco, con le sue quotidiane feste serali, ed elencare le mie conoscenze veneziane. La piazza, circondata da edifici magnifici e lambita ad una sua estremità dalla basilica di San Marco, offre sicuramente un’immagine imponente e grandiosa. La preferisco di giorno più che di sera, soprattutto se non c’è la luna. Non è abbastanza illuminata, nonostante i veneziani si lamentino del fatto che il gas abbia rovinato la loro piazza e squarciato il velo di oscurità che vi regnava, tanto favorevole ai segreti dell’amore e non solo. A Parigi o a Londra, una piazza simile arderebbe di migliaia di soli.
Un altro svantaggio è che nella piazza, d’estate, specialmente in questi giorni di gran caldo, si soffoca come in un salone chiuso a tenuta stagna. Qui all’aperto viene spontaneo pensare: “Magari si potesse spalancare la finestra”. A mia moglie questa piazza di sera ricorda la Sala delle Colonne, nella Casa dei Sindacati di Mosca, con le sue scalinate e gallerie tutt’intorno.
Il terzo svantaggio è la musica terribile prodotta da voci e strumenti che, in assenza della musica reggimentale, lacera le orecchie da tutte le direzioni della piazza davanti ai caffè. È strano come faccia l’indole musicale degli italiani a produrre simili torturatori e sopporti simili torture. […]
Il quarto svantaggio della piazza sono le sedie su cui i visitatori sono condannati a sedersi. Sembrano cavalletti da tortura, su cui forse in passato il Consiglio dei Tre metteva i suoi ospiti per interrogarli. Non che le sedie delle Tuileries siano migliori.
Con il cambiamento delle usanze, questi incontri in piazza hanno perso il loro carattere poetico e romantico. La scena è migliore e più grandiosa ma, quanto all’azione, sono boulevard parigini. La principale attrattiva è il gelato. Oggi l’alta società si è dispersa, mentre si incontrano perlopiù classi medio-basse e viaggiatori. Anche nei periodi affollati dell’anno, si dice, non è più come un tempo. Allora, c’erano vari salotti nelle case che circondano la piazza, e le padrone di casa scendevano in piazza con gli ospiti come fosse il loro giardino per rinfrescarsi e passeggiare. Dopo mezzanotte, uscivano tutti da teatro per stare nella piazza. Ora, dopo le dieci, la piazza si svuota. I veneziani hanno antipatia per gli austriaci – tra i due non c’è il minimo rapporto – e si lamentano che quelli abbiano ucciso la loro vita sociale, lamentele che, pare, non siano del tutto fondate. Quella vita ha fatto il suo tempo, si è trasformata, come ovunque. I salotti parigini sono forse gli stessi di fine XVIII secolo? Non sono certo gli austriaci ad aver tolto alle veneziane la loro decantata bellezza. Ora non si vedono più bellezze, se non nei quadri dei famosi pittori di un tempo. È chiaro che anche la natura si esaurisce ogni epoca che passa, con i suoi periodi di liberalismo e reazione.
Venezia, 18 (30) agosto. Che cosa andate dicendo sul caldo di Baden? Provate quello veneziano, e vi prenderanno i brividi e chiederete di accendere il camino. Di giorno fa caldo, ma di notte è ancora più soffocante. Neanche i vecchi del posto ricordano un autunno così. Come sarà per noi, nuovi arrivati? Voi almeno avete alberi, avete ombra. E non dimenticate che Venezia, per quanto già bella di suo, è comunque una bella calva, e noi poveretti non abbiamo dove rifugiarci. Non faccio altro che sudare. Tutte le mie facoltà fisiche e spirituali colano via con il sudore.
La sera, Piazza San Marco, sala soffocante, festa soffocante: viene spontaneo pensare se non sia possibile aprire una finestra per far entrare aria fresca. A dirla tutta, questa festa è piuttosto noioso. Ad attirarmi lì è solo il gelato. La piazza è piuttosto mal illuminata, e del resto non c’è neppure nessuno da guardare – sono tutti in campagna. Il sesso femminile è molto brutto. Musica vergognosa, soprattutto per la musicale e poetica Italia.
Qui, comunque, si sta bene e non mi lamento del caldo. Non ho ancora cominciato le mie esplorazioni dei palazzi e delle chiese locali – aspetto che il caldo si plachi. Ho solo visto qualcosa di sfuggita. Mi godo questa indipendenza dagli obblighi a cui sono soggetti i comuni viaggiatori.
Nel frattempo, quasi ogni giorno entro nella basilica di San Marco e ogni volta con rinnovato piacere. Innanzitutto, lì fa abbastanza fresco e, in secondo, decimo, centesimo luogo, ci sono così tante ricchezze, così tanta sontuosità e fascino che ogni volta si può ammirare qualcosa di nuovo.
La fisionomia delle piazzette e dei mercati ricorda molto Costantinopoli. Le grida di chi vende frutta e verdura sono esattamente le stesse.
Siamo passati a un altro alloggio. La nostra casetta è in un giardino, se così lo si può chiamare, e il chiosco si trova sulla riva di quello che è il Bosforo del posto, cioè il Canal Grande.
Venezia. Domenica 23 agosto (4 settembre). Da quando sono arrivato, sono entrato quasi ogni giorno nella basilica di San Marco. Non ho ancora visto la Pala d’oro. E l’icona bizantina era chiusa… Non ho visto il busto di Aretino… Non so perché non ci abbiano mostrato i Piombi, però abbiamo visto i Pozzi. Un nome terribile: si potrebbe pensare che i prigionieri fossero davvero tenuti sott’acqua in qualche pozzo, ma in realtà è una prigione come un’altra. […]
Sono stato ai giardini pubblici. Una corsa di cavalli. Giovani Sancho Panza su qualche Ronzinante. Una corsa con carri a due ruote. Qui, perlomeno, c’è una qualche tinta locale, un ricordo e una caricatura degli antichi palii. A Venezia, i cavalli e le rappresentazioni ippiche sono una rarità, un po’ come una barca sulle sabbie d’Arabia…
Il ponte di Rialto, costruito nel 1591 dal doge Pasquale Cicogna (di cui sul canale oggi ho visto la casa con le finestre intagliate). Lido, con il Castello di Sant’Andrea: non sono entrato nella fortezza, ma ho visto il mare. L’isola di San Lazzaro degli Armeni e il monastero dei mechitaristi, dal nome del fondatore Mechitar. Pulito e ben tenuto.
Gli armeni si distinguono tra i popoli orientali per la loro cura e disciplina, perlomeno nei loro edifici pubblici e religiosi. A Pera, ad eccezione dei palazzi diplomatici, la chiesa armena è pressoché l’unico posto pulito; lo stesso vale per il monastero armeno di Gerusalemme. Lì ci sono una grande mummia egiziana e manoscritti rari, tra cui una Bibbia scritta in Persia in armeno con bellissime raffigurazioni pittoriche.
In una cornice su foglie di palma lucidate c’è qualcosa scritto in birmano. Il tavolo su cui Byron studiava l’armeno. Con il padre Pascal Aucher, che ora è molto anziano e paralizzato. Al mio saluto in cui gli dicevo che ha notorietà in Europa, mi ha risposto che lo deve ai viaggiatori che si spendevano in giudizi troppo benevoli su di lui, in particolare a Byron, che aveva sprovvedutamente ingigantito la difficoltà della lingua armena.
Aucher, per la sua vecchiaia e debolezza, non è più il cicerone di una volta, e il suo giovane compagno Gregoire Alepson non è più a Venezia – sembra sia all’Istituto Armeno di Parigi. L’Istituto Lazarev di Mosca qui è conosciuto. Ha un’efficiente tipografia. Ho comprato da loro una grammatica armeno-russa, dedicata al principe ereditario Aleksander Nikolaevič. La dedica è formulata in una lingua corretta e pulita, e c’è una preghiera pubblicata in 24 lingue, tra cui illirico, russo e polacco. Non è a buon prezzo: la grammatica costa 10 franchi, mentre l’edizione multilingue 15. Comunque, il ricavato di questi libri viene devoluto all’istituto che educa i giovani armeni.
La mia guida era un giovane monaco nativo di Costantinopoli, si esprime abbastanza bene in francese. Vicino al monastero, si passa o, più correttamente, si naviga vicino all’isola di San Servolo, dove si trovano l’ospedale e il manicomio. Da una finestra con le grate, uno degli sfortunati ci ha urlato qualcosa dietro. Ieri, al levar del sole, sono salito sul campanile di San Marco. Vista ampia. I canali della città sono coperti dai tetti delle case e non si capisce che la città è costruita in un regno marino. Stamattina, domenica 23 agosto (4 settembre), ho passeggiato sul lungomare della Giudecca, sono entrato nella chiesa di San Sebastiano, ricolma in particolare di dipinti di Paolo Veronese, come “Il Martirio di San Sebastiano”. Il “San Nicola” di Tiziano.
Qui è sepolto Veronese e c’è il suo busto. Le pareti e il soffitto li ha affrescati lui. Nel luogo dove riposano le sue ossa non c’è un monumento: è la chiesa, da lui stesso realizzata, ad essere il monumento migliore a lui dedicato. I monumenti sono funzionali soprattutto a coloro che vanno ricordati. La chiesa di Sant’Angelo Raffaele – la Madonna del Carmine – il campanile minacciava di crollare alla fine del XVI secolo. L’architetto Giuseppe Sardi lo raddrizzò nel 1688. La piccola chiesa di Santa Barnada.
In qualche piazza ho notato la parola sacrum incisa su pietra. Il mio gondoliere Giuseppe mi ha detto che un criminale, inseguito dalla legge, un tempo era considerato inviolabile dopo essere riuscito a mettere piede su una pietra simile. Sul ponte, dove un tempo si svolgevano le lotte dei pugni tra due rivali, o perlomeno tra i due gruppi rivali di gondolieri delle famiglie Castellani e Nicol[o]tti (i primi, in particolare, erano tutelati dal governo, gli altri appartenevano al partito popolare), sono impresse quattro impronte, su cui si mettevano i combattenti. Al tempo, sul ponte non c’erano le ringhiere e spesso lo sconfitto finiva nel canale.
Oggi è il primo giorno di riposo, o di tregua, dopo il caldo estenuante. Ha tirato vento tutta la notte e l’aria si è rinfrescata. Per la prima volta sono riuscito a camminare un po’ e a mettermi a scrivere sul mio diario senza affogare nel sudore.
24 agosto (5 settembre). Ci lagniamo inutilmente del clima e della variabilità del tempo di San Pietroburgo, come se fosse una sua caratteristica esclusiva. Tre giorni fa morivamo dal caldo, durante il giorno ci friggevamo al sole e di notte ci cuocevamo nel nostro stesso sudore per l’umidità. Ieri era già fresco e oggi (cioè 24 agosto / 5 settembre) lo è ancora di più, tanto che forse a San Pietroburgo fa più caldo. Da un giorno all’altro si passa da un vestito estivo a quelli di panno, i pori si restringono e il sudore si ritrae.
Continuo però a fare i miei bagni. Ieri pomeriggio l’acqua era a 19 gradi. Gli italiani hanno già smesso di fare il bagno, e ieri ero da solo indisturbato, mentre di solito in acqua c’è una vera e propria ressa. Gli italiani, in acqua, fanno un grande schiamazzo e si divertono come bambini, a volte non sono educatissimi e sono poco attenti al prossimo.
Tradotto in italiano da Oleg Carrus, University of Trieste
Edited by: Prof.ssa Martina Napolitano