ПРО НЕЕ…
Мне снилося, что лестница крутая
Меня вела на башню; с высоты
А.С. Пушкин
Стоял теплый апрельский день. Нет, так не пойдет. Еще раз: В час небывалой апрельской жары! Нет, слишком неоригинально. Хм, а может просто так: Совсем недавно в Санкт-Петербурге. Да, так уже лучше!
Так вот, совсем недавно в Санкт-Петербурге, оказавшись на Витебском вокзале, я стал участником странного происшествия. Пройдя налево и направо по перронам упомянутого вокзала вдруг, в пятнадцати шагах от себя, я увидел ее! Стояла она там одна и, видимо, кого-то ждала, озаренная лучами заходящего апрельского солнца. Но никакой тревоги в ее глазах не было, кажется, она привыкла долго ждать, как будто уже больше сотни лет она так стоит и кого-то ждет. Таких я раньше не видал: высокая, стройная, нарядная, одним словом – дама, сошедшая с холста Модильяни. Гордая осанка усиливает впечатление ее родовитости, и на каждого прохожего смотрит она с высока, точно Незнакомка Крамского. Ее украшало множество узоров, напоминающих издалека платье Элеоноры Толедской с картины Бронзино. Вы наверно думаете, что я взялся описывать Анну Каренину, раз тут вокзал, перроны, поезда… но нет, это не Анна Аркадьевна. Потерпите!
Я все смотрел издалека, сначала боялся подойти ближе, чтобы не испортить это зрелище своей персоной, а потом, словно соседский кот, готовившийся украсть колбасу висящую на крыльце, робкой походкой, спотыкаясь об квадратные неровные мраморные плиты пола, я приблизился. Но дотронуться до нее я никак не смел, хотя от желания сделать это, сердце во мне заколотилось, как у пойманного в охотничью сеть кролика. Долго я так стоял и любовался ею издали, даже (по секрету скажу) осмелился достать из кармана камеру и тайком запечатлеть это мгновение, чтобы потом в Сербии хвастаться перед друзьями… мол, посмотрите какую я в России видел… настоящую… не то что у нас, в Белграде… все одинаковые. Словам никто бы и не поверил, а фотография дело серьезное.
Не желая еще уходить и лишать свои глаза такого приятного видения, я присел на скамейку и устремил свой взор на нее. Боже, ты мой, какое обаяние, какая естественная красота за этой узорчатой вуалью кроется! Да в силе ли вообще человеческий язык подобрать подходящие слова, чтобы описать такое изящество. Даже Гоголь со своими описаниями: «Своенравная, как она в те упоительные часы, когда верное зеркало так завидно заключает в себе ее полное гордости и ослепительного блеска чело, лилейные плечи и мраморную шею, осененную темною, упавшею с русой головы волною» и прочее и прочее. Но нееет. Никуда не годится. Такие слова для ее описания слишком пошлы; она же мираж, как Беатриче или Гретхен. Сколько на ней всяких мелочей человек замечает, какой витиеватый стан – плетение словес!
Тут, пока я витал в облаках, ко мне подбежала какая-то старушенция, видимо работающая в ларьке недалеко от скамейки, спрашивая:
– Молодой человек, прошу прощения?
– …?!
– Эй, барин! Все ли в порядке, уже полчаса как вы тут сидите и смотрите в никуда?
– Тише, тише, – сказал я шепотом, – а то она испугается и уйдет.
Старушенция пожала плечами и пошла прочь, мямля про себя: «Ах, жалко юношу… лучше бы, все-таки, посох и сума…».
Сразу видно, что ей не мало лет и что она многое повидала на своем веку, но от этого она стала еще красивее и милее. А, все-таки, зачем она одна там стоит? Разве не найдется во всем Петербурге пара ей? Неужели в ней есть какая-то тайна и за этой спокойной и красивой внешностью таиться что-то ужасное и невыразимое? Наверное доля правды в этом есть, а как, впрочем, объяснить мою зачарованность ею. Какой-то эротизм в ней непременно заключен, зачем бы иначе она стала сниться Иакову.
Одно я точно знаю — она не русская! Ей ни сарафан, ни кокошник не к лицу, коромысло тем более – это каждый заметит. В ней чувствуется западная холодность и молчаливость… дааа, она точно не здешняя! Западной ковки, как говорится!
Пусть это и так, но я точно знаю, что когда в следующий раз приеду в Петербург, обязательно сюда приду и попытаюсь ее отыскать! Это я себе тогда обещал! И, хотя даже ее имени не знаю (Nomina sunt odiosa!), я уверен, что она меня будет ждать на том же месте, все так же красивая и чугунно холодная.
И долго бы я еще так сидел и любовался видом, но тут подбежал мой друг Андрей, подергал меня за куртку и спросил: «Эй, друг, ты долго еще будешь смотреть на эту винтовую лестницу, или мы пойдем, наконец, в рюмочную?».
Nikola Mil’kovič, University of Belgrad