ЕКАТЕРИНА ВЕЛЬМЕЗОВА ОБ АКАДЕМИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЯХ ЗАГОВОРНЫХ ТЕКСТОВ И О ТВОРЧЕСТВE В ЦИФРОВОМ ПРОСТРАНСТВЕ
Екатерина Валерьевна Вельмезова, российский и швейцарский филолог, славист. Специалист по русской и чешской этнолингвистике и истории наук о языке. Профессор Лозаннского университета. Автор поэтических и графических текстов, переводчик.
Екатерина Валерьевна, здравствуйте. Рад возможности взять у Вас небольшое интервью. Первый вопрос будет связан с Вашими академическими исследованиями. Многие Ваши работы посвящены чешскому языку и фольклору. Почему Вы решили заниматься исследованием именно чешской этнолингвистики, что Вас привлекло в чешской культуре и языке?
Здравствуйте, Евгений Александрович – и спасибо за Ваш интерес. Если говорить о моих исследованиях в области чешской этнолингвистики, то начиналось всё издалека… В студенческие годы меня очень интересовали нейро- и психолингвистика, первые мои курсовые работы были посвящены нейролингвистическим проблемам – определенным стратегиям компенсаторной речевой деятельности при некоторых типах афазий; самой интересной для меня работой в то время было, наверное, исследование цветонаименований в речи людей с поражениями различных участков мозга. Я проводила довольно много времени в больницах, наблюдая за процессом лечения – и тогда вполне естественно возник вопрос о техниках общения врача с пациентом, о «словах исцеляющих». А это, конечно, позволило вспомнить и о более традиционных целебных текстах – заговорах и заклинаниях. В дипломной университетской работе о вербальном тексте как факторе терапии я исследовала заговоры и заклинания прежде всего с точки зрения некоторых универсалий психолингвистического характера, отражаемых в текстах нескольких фольклорных традиций и культур. С этой темой я пришла в аспирантуру академического Института славяноведения (в ту пору он еще назывался Институтом славяноведения и балканистики) – а там с удивлением услышала, что в Чехии… «заговоров и заклинаний нет». В Польше, Украине и Белоруссии – есть, у южных славян – еще больше, а вот в Чехии всë якобы утрачено и позабыто. Верилось не очень, так как в отдельных исследованиях прошлых лет фрагменты чешских заклинаний всё же встречались. Кроме того, в то время я уже понимала, насколько жизнеспособной может быть заговорная традиция. Поэтому оставалось только поехать в Чехию – чтобы влюбиться в нее и погрузиться в волшебный мир и книжных источников, и свидетельств живых людей, чтобы открыть для себя целую вселенную замечательных текстов. Некоторые из заклинаний бытуют и сегодня: надо же, в конце концов, уметь быстро избавляться от икоты или сводить глазной ячмень!..
Поделитесь, какими исследованиями Вы занимаетесь сейчас?
Я исследую «эстонскую составляющую» и ее след в истории Московско- тартуской / Тартуско-московской семиотической школы. Об этом сегодня известно не так много: часто полагают, что Эстония была не более чем географическим пространством легендарных научных встреч и местом работы признанных классиков этой школы – но всё было гораздо сложнее. Вот лишь один пример: интерес Юрия Михайловича Лотмана к семиотике жизни и к так называемой общей семиотике, очевидно представленный в некоторых его поздних работах, во многом обусловливался контактами с эстонскими биологами…
Хочется собрать живые свидетельства эстонских коллег, которые непосредственно общались с более известными сегодня представителями школы, – это позволило бы многое пересмотреть в истории легендарного научного направления.
Екатерина Валерьевна, помимо того, что Вы занимаетесь наукой, Вы также пишете стихи и делаете переводы стихотворений Яна Каплинского на русский язык. Скажите, влияет ли Ваша профессиональная деятельность на художественные тексты или они совершенно не связаны с Вашим академическим трудом?
Думаю, не связаны. Поэтические тексты рождаются сами по себе, я их просто записываю или зарисовываю – тогда как академические исследования основаны на пошаговой скрупулезной работе и на обдуманных, сознательных решениях, начиная уже с выбора материала. Хотя – Владимир Николаевич Топоров, которого я имела счастье знать, говорил, что материал и сам порой может идти к исследователю, находя себе того, кто впоследствии будет им заниматься…
Почему Вы решили делать переводы именно Яана Каплинского?
Хочется поставить смайлик, потому что отвечать, кажется, придется на другой вопрос… Ни о переводах, ни тем более о каком бы то ни было решении переводить речь изначально не шла. Однажды я прочитала Яана Каплинского по-эстонски – его «Белую ночь» (Öö on valge…) – и во мне зазвучали строки по-русски, оставалось только записать их. Написанное на другом языке словно вступило в резонанс с тем, что звучало – до поры до времени неслышно – во мне самой. При этом некоторые записанные по- русски строки могли в чем-то не соответствовать оригиналу, но в то же время отражать что-то значимое для меня – поэтому пресловутую «меру точности» в моих поэтических вариациях (не переводах, нет!) искать всё же не надо… Я уже писала о том, что именно вкладываю в понятие поэтической вариации, это небольшое эссе должно быть опубликовано в одном из ближайших номеров выходящего в Эстонии русскоязычного журнала Вышгород.
Если же говорить о каком-то сознательном решении, то оно возникло уже в тот момент, когда я вдруг поняла, что большая часть созданных поэтических вариаций – на стихи из сборника Вернись, янтарная сосна (Tule tagasi helmemänd [1984 г.]). Тогда и захотелось перевести весь этот сборник (опять же, я говорю о поэтических вариациях, а не о переводах как таковых). Сам Яан Каплинский в последние годы много пишет и публикует по-русски, однако если не говорить о переводах отдельных его текстов, до сих пор с эстонского на русский, насколько мне известно, был переведен только один поэтический сборник Каплинского, Вечер возвращает всё (Õhtu toob tagasi kõik [1985 г.]). Перевод был выполнен Светланом Семененко, которого многие сегодня считают лучшим литературным переводчиком с эстонского на русский. Сейчас сборник Вернись, янтарная сосна почти готов к публикации по-русски: остались два текста, которые изначально выделялись среди прочих, с ними мне сложнее… Но надеюсь довести начатое до конца.
Поэтические тексты я переводила и с других языков, но пока они не опубликованы. Не опубликованы отчасти по той же причине – у меня никогда не возникало ясно осознанного намерения и желания переводить, я просто записывала звучащие по-русски строки… Помните, как у Пастернака: «…искусство не годится в призвание в том же самом смысле, как не может быть профессией прирожденная веселость или склонность к меланхолии». Поэтические строки появляются – или не появляются – так же естественно, как человек дышит или спит…
Только в последнее время я стала задумываться о публикации по-русски поэтических вариаций на тексты, изначально созданные на других языках.
Екатерина Валерьевна, у Вас есть собственный сайт «Не академическое», на котором Вы публикуете свои художественные тексты и переводы стихотворений. Как Вы считаете, как данное сетевое пространство влияет на восприятие Ваших стихотворений читателями?
При создании сайта речь шла в первую очередь не о восприятии, а о доступности текстов. Если я решилась на бумажные публикации – то почему бы не сделать публикуемое более доступным для читателя? Более четверти века я создавала поэтические и графические тексты – в стол… Но в какой-то момент о публикации речь всё же зашла, некоторые тексты были напечатаны на страницах двух русскоязычных журналов, издающихся в Эстонии, – Таллинна и уже упомянутого Вышгорода. Однако специальных подробных интернет-страниц у этих журналов нет – так и возникла идея сайта, куда я пока помещаю лишь то, что уже напечатано на бумаге. В этом смысле, я всё еще остаюсь человеком книжно-бумажным… С другой стороны, личный сайт в любом случае дает большую свободу – можно публиковать тексты без каких бы то ни было корректорско-редакторских помех…
На Вашей странице есть фигурное стихотворение «китайской тушью». Можете рассказать, как появилась идея создать данное произведение именно в такой форме?
Как я уже говорила, сознательных решений и обдуманного выбора в моих поэтических текстах практически нет, я просто записываю то, что начинает во мне звучать. Для меня это – принципиальное не ремесло, а жизнь как таковая. Дыхание, веселость или склонность к меланхолии…
Что же касается именно этого текста, он был написан давно, более двадцати лет назад. Поэтому сейчас, оглядываясь на то время, я могу, пожалуй, сказать что-то и о его форме.
…Осень девяносто пятого года была для меня временем невеселым. Помню, что постоянно была чем-то занята – и учебой, и работой, и общением с самыми разными людьми, но чего-то Настоящего (простите за высокопарность…) мне тогда очень не хватало, Настоящее казалось или недоступным, или навсегда утерянным… И в то время я очень много рисовала, рисовала несравненно больше, чем сейчас – рисовала в любую свободную минуту (а часто и в несвободную!), на любом клочке пространства – на магазинном чеке, транспортном билете, свежем снегу на черно-влажном городском асфальте… Одержимость какая-то была, иначе и не скажешь. Сейчас вспомнилось – в Хазарском словаре есть персонаж, рисовавший вообще на всём, что попадалось под руку: на потолках и вывернутых карманах, на зеркалах и тыквах, на обглоданных костях и живых черепахах, которые расползались и разносили его рисунки по всему свету… Что-то похожее было и со мной. Наверное, моя графика, эти рисунки и были в то время поисками пути к Настоящему, к Истинному и Непреходящему – опять же, простите за высокопарность, но иначе не объяснить… И вот однажды – возвращаясь из очередных гостей, я шла поздним осенним вечером по московскому проспекту Мира и поняла, что безумно хочу рисовать – но под рукой, кажется, ничего не было, ни листочка бумаги, ни ручки… И тогда я стала рисовать на небе – и рисуя, как будто искала выход из той жизни, которая мне почему-то навязана, но которая мне так не нравится. Из той жизни, которая не имеет со мной почти ничего общего …
китайской тушью
на глади неба
рисую невод
немых гаданий
чужих пророчеств
слепых клетушек
московских комнат
– и действительно, ведь даже слепые клетушки комнат оказываются нестрашны, если умеешь рисовать на небе… Но вот вдруг осознаешь, что в этой вроде бы безобидной московской тесноте, где ты и проводишь так много времени, в полупохмельных, на самом деле ненужных ночных словоплясках, в какие бы интеллектуальные завитушки они ни рядились – топчут то, к чему ты так стремишься, топчут Вечность, и само небо становится ненастоящим, его смешивают в грязных чайных чашках, и Извечное подменяется фальшью… Поэтому оказывается, что ни пути, ни выхода у тебя нет – и остается только вернуться назад, больше ничего сделать нельзя. И форма движется вспять.
где топчут вечность
в похмелье ночи
в немытых чашках
мешают небо
глаза подводят
фальшивой тушью
Такой вот грустный текст.
Согласны ли Вы с тем, что развитие и доступность новых информационных технологий (видео, аудио, всемирная информационная сеть) активно влияет на бытование художественных текстов?
Да, конечно. Об этом сейчас много говорят, публикуются работы и защищаются диссертации: и о возможностях существования текстов в принципиально новой среде, о создании новых форм, приемов и жанров, об открывающейся перед авторами большей свободе – даже если сами авторы не всегда готовы это признать… И о тех возможностях, которые новые технологии предоставляют уже существующим текстам. Однако вместе с тем всë это порождает и множество новых вопросов или же заостряет прежние проблемы, в какой-то момент казавшиеся – или же не казавшиеся и раньше – решенными. Например, вопрос о стирании границ между автором и читателем, между процессом и результатом – или еще вопрос о долговечности текстов: к примеру, некоторые мои коллеги могут предпочитать бумажные академические публикации электронным только потому, что какая-нибудь интернет-страница может внезапно исчезнуть, тогда как бумага кажется более долговечной… Кроме того, возникают и вопросы о канонической форме текста – нужна ли таковая вообще? И если нет – как быть с бесконечностью сада расходящихся тропок всех возможных интерпретаций?..
Планируете ли Вы попробовать себя в медиапоэзии (видеопоэзия, саунд-поэзия)?
Пока об этом не думала – но неисповедимы пути…
Интервьюер: Е. А. Смышляев, Южно-Уральский Государственный университет
Das Gespräch mit Ekaterina Velmezova hat Evgenij Smyslyaev durchgeführt