ПАВЛУША
Павлуша любил свою работу художника и смотреть на себя в зеркало. Темные кудри, ярко-синие глаза, белоснежная кожа – все это было предметом невероятной гордости его женщин. Но особую радость ему доставляли его пухлые губы. Он с удовольствием играл ими: то вытягивал вперед трубочкой, то растягивал вширь, то кривил вбок. Наблюдая за этим, влюбленные в него мама и бабушка с умилением складывали руки на груди и восторженно вздыхали. Лишь одно удивляло обеих: почему при такой красоте их Павлуша в свои сорок лет одинок?
Бабушка Тося дожила до 88 и отчаянно ждала правнуков, не желая покидать этот мир, не увидев маленьких павлушат. Много лет назад, рано оставшись без родителей, в семнадцать с небольшим она выскочила замуж за экзальтированного юношу, приняв его за выходца из богемы. Юная Тося готова была служить ему вечно, но незрелого мужа манили дальние дали и Северное сияние. Пообещав взглянуть на них одним глазком и тут же вернуться, он исчез навсегда, не дотянув и до первой годовщины семейной жизни. Молодая жена ждала его и его ребенка.
Любочка, дочь отца-путешественника, родилась в страшных душевных и телесных муках матери. Тося запомнила тот день на всю жизнь. Придя в сознание, она поклялась уберечь свою крошку от дикой боли, пережитой ею самой. Она не допустит, чтобы ее девочка узнала мужское предательство, и ни за что не позволит ей испытать родовые муки!
Любочка росла в безграничной любви матери, в уютном, созданном ею мире. К двадцати годам девушка четко усвоила три вещи: мужчины – зло, рождение детей – боль, они с матерью – единое целое. Навсегда! Их семейную идиллию ничто не нарушало.
Но ближе к тридцати уже не юная Любочка стала все чаще задерживать взгляд на своих ровесницах, идущих с детьми. Ей казалось странным, что они не побоялись ради этих малявок пережить ту самую боль, о которой постоянно твердила мать. Отцов детишек Люба совершенно не замечала, так как ненависть к мужчинам, взращенная в ней матерью, напрочь вычеркнула их из поля ее зрения.
А вот деток она разглядывала с жадным любопытством. И непонятное чувство сжимало ей живот и грудь, в них что-то призывно ныло, напоминая Любочке о ее женской природе.
С каждым днем она становилась грустнее, молчаливее и нелюдимее. Люба освоила швейное дело матери, принимала заказы от женщин на дому и все реже выходила на улицу.
Заботливая Тося видела тоску дочери и еще яростнее рассказывала ужасы о бесконечном токсикозе, предродовых схватках, родовых разрывах и материнской смертности. Но эти истории все меньше действовали на дочь. Любочка даже стала ловить себя на том, что хочет испытать эти ужасы на себе. И только страх перед матерью и мысль о мужском участии в создании малыша останавливали ее.
Неожиданно для обеих ситуация разрешилась наилучшим образом. В начале лета в соседнем подъезде появилась семнадцатилетняя девица Варька с грудным ребенком. Родители отправили ее к тетке, в надежде немного отдохнуть от сплетен, обрушившихся на них из-за беспутства дочери. Юная мать целыми днями гуляла с младенцем, без стеснения кормила его грудью у всех на виду и без умолку хвалилась, как легко родила такого богатыря.
А малец и вправду был не только крепышом, но и настоящим красавцем. Черные кудряшки, ярко-синие глазки, пухлые щечки и белоснежная кожа. Увидев его, Тося буквально заболела. Она каждый вечер подсаживалась к Варьке и, сокрушенно качая головой, заводила один и тот же разговор:
– Милая деточка, да как же так? Молодая, красивая – и одна с ребенком. Такая обуза в семнадцать лет. Тебе гулять и гулять еще, а ты, вон, связана по рукам и ногам.
– Ну так что ж теперь? Не выбросить же его?! – отвечала наивная Варька.
– Конечно, нет. Отдать в хорошие руки, например.
Варька хохотала:
– Мой Петька не кошка, не собака, чтобы его отдавать! Выращу как-нибудь!
– А замуж ты хочешь? – не унималась хитрая Тося.
– Ну, хочу! Так Петька не помеха.
– Ох, милая, еще какая помеха! Мужики не любят чужих детей. А ты достойна любви, семьи, еще троих спокойно родишь.
– Поживем – увидим! – заканчивала разговор бойкая Варька.
Но чем дальше, тем больше стала она жаловаться участливой Тосе на то, что тетка даже на час не соглашается остаться с малышом, а ей так хочется иногда погулять с подругами.
– Так ты иди, детка, я посижу, – охотно предложила Тося как-то раз.
С тех пор и повелось: Варька убегала к подругам, а Тося наслаждалась ролью бабушки. Бедовая мамаша и не заметила, как стала оставлять соседке сына все чаще и надолго.
В очередную пятницу, вернувшись вечером от подруг, Варька застала мечущуюся по двору Тосю. Она плакала и в отчаянии заламывала руки.
– Деточка, прости меня, уснула, недоглядела!
У Варьки, еще не до конца осознавшей услышанное, бурным потоком хлынули слезы, словно ими она хотела смыть свалившееся на нее горе. Как раненая волчица, она полночи с воем рыскала по двору, зовя своего мальчика. В субботу с утра всей округой искали ребенка, вызвали милицию, но Тося ничего не могла сказать о похитителе: уснула, дескать, – и ничего не видела. Чуда не произошло и в воскресенье.
А тем временем недалеко от города, в маленькой деревушке, у дальней Тосиной родственницы счастливая Любочка наслаждалась подарком, сделанным ей матерью. Вскоре туда приехала и Тося. Женщины окружили ребенка лаской и заботой, но первые две недели он плакал, не переставая. И постоянно шевелил губами в поисках родной теплой груди: то вытягивал их трубочкой, то растягивал вширь, то кривил вбок. Грудь ему заменили искусственным питанием, имя «Петр» поменяли на «Павел».
Прошло много лет. Семья жила в городе на Неве, в просторной трехкомнатной квартире, выхлопотанной Тосей по разным социальным льготам. Центром этого, добытого в беготне по инстанциям, пространства стал Павлуша – смысл жизни двух одиноких женщин. Они отчаянно любили его и терпеливо ждали, когда чужая женщина родит им в муках нового Павлушу.
2018 г.
Alla Suraeva, Ablai Kazakh National Pedagogical University